Завоеванные шведами и немцами земли в Прибалтике никогда русским не принадлежали, и, утверждая обратное, наши историки приводят в свою пользу только один аргумент. Они упоминают город Дерпт, бывший русский город Юрьев, основанный Ярославом Мудрым и позже занятый крестоносцами во время очередной волны западной экспансии.
Но, во-первых, те же историки всегда подчеркивают, что Ярослав Мудрый основал Юрьев в земле племени Чуди после ее завоевания в результате очередного похода. Выходит, законных прав у Руси на Дерпт было не больше, чем у захвативших его несколько позже немцев. А что касается самого князя Ярослава, то он после этого выглядит ничем не лучше любого другого завоевателя. Во-вторых, Дерпт — сугубо континентальный город, стоящий вдали от моря и в стороне от путей, ведущих к нему. Так что говорить о его возвращении с целью пробиться к морю, по меньшей мере, нелогично.
Вообще говоря, у Руси на севере в древние времена был непосредственный выход к морю, правда, в очень неширокой полосе, зато несопряженный с переходом через чужие земли. Новгородские и псковские владения простирались до южного (левого) берега Невы во всем ее течении. А от устья Невы эти владения тянулись на запад по южному берегу Финского залива, достигая Копорья. Правда, невозможно сказать твердо, когда эти земли стали называться русскими. История колонизации их новгородцами покрыта плотной пеленой тумана, и остается вопросом, насколько обоснованно и исторически корректно применять к этим русским землям приставку «исконно». Но уже в обозримые времена этими землями владели русские люди, и путь здесь к морю, хоть и не пересекал чужих земель, но проходил в непосредственной близости от них, по границе. Ведь Нева была пограничной рекой, ее правый берег принадлежал финнам. Может быть, отчасти именно поэтому Русь не спешила налаживать тут мореплавание, строить гавани и пр. Последней пристанью на пути из глубин новгородских владений к морю был городок Ладога, что в низовьях Волхова. Но, наверное, главной причиной того, почему единственный выход Руси к морю так долго оставался не обихоженным, была континентальная сущность русского человека. Да и до поры до времени русский человек не осознавал особых выгод, которые могло бы дать ему море.
Задолго до Ливонской войны Русь расширила свои прибрежные владения на Балтике, отодвинув границу на севере от Невы до реки Сестры, а на западе сначала до реки Луги, а затем и до Наровы. Но в деле развития мореплавания Россия при этом не продвинулась ни на йоту. В таком состоянии она и развязала против соседней Лйвонии самую длительную в своей истории войну, поставив будущим поколениям историков задачу оправдания агрессии необходимостью иметь выход к морю, который на самом деле у нее был, и мифическим правом на возвращение своих бывших земель.
Историкам, объясняющим такие же устремления Петра I, было легче. Ибо Петром действительно руководило сознание необходимости моря, потому как в момент, когда он начинал Северную войну, у России не было ни пяди Балтийского побережья. И к шведской стороне русский царь предъявлял только одно требование — вернуть захваченное ею у России в Ливонской войне, то есть земли, простиравшиеся от устья Сестры до устья Наровы. Так что, кроме всего прочего, Северную войну, судя по изначальным требованиям русской стороны, можно считать войной справедливой. Это уже в ходе самой войны сложилась ситуация, когда России предоставилась возможность отхватить больше, отчего и характер войны потерял справедливое начало. И недаром во всех скудных ссылках на Ливонскую войну авторы стараются привести как можно больше аналогий во внешней политике Петра I и Ивана Грозного: Иван-то, дескать, оказывается, предвосхитил петровские замыслы. Всеми силами наши деятели исторической науки пытаются уравнять их не только в устремлениях (устремления действительно были одинаковы), но и в Причинах, побудивших обоих к таким устремлениям, потому как таким Уравниванием легче завуалировать агрессивный, захватнический, несправедливый характер Ливонской войны. В этом смысле Северная война служит своего рода моральным и нравственным прикрытием случившейся за полтораста лет до нее войне Ливонской.
В среде наших соотечественников война Петра I против Швеции не вызывает сомнений в своем справедливом характере, ибо обыватель строит свое отношение к ней по исходным замашкам русского царя. А потому эта война всегда была популярна у всех поколений россиян, начиная с ее современников. А отечественная историография до наших дней продолжает не скупиться на ее популяризацию и прославление. Ну а поскольку может показаться, что Ливонская война имела те же цели, во многом тот же театр действий, а одним из противников России была Швеция, то и саму войну, особенно если не вдаваться в подробности, легко представить как полную предтечу войне Северной. Мы здесь не зря оговорились, что аналогия между обеими войнами может только показаться, и показаться она может лишь при поверхностном рассмотрении. Но именно таким, обывательским подходом и отличается большинство, и не только наших соотечественников. И именно на это обстоятельство делают ставку те, кто отдает очередной социальный заказ к исполнению. И только поэтому Ливонская война не получает широкого освещения, ибо в противном случае ее характер, ее истинное лицо, даже при помощи Северной войны, завуалировать будет сложнее. Ведь чем больше приводить подробностей о Ливонской войне, тем больше непохожа она будет становиться на Северную. И при глубоком изучении войны времен Ивана Грозного искусственно и неуклюже слепленный из нее прототип войны петровского царствования развалится на глазах.
Ну и, конечно, самым большим отличием одного события от другого стали их итоговые результаты. Северная война отвечает обоим условиям быть со славой записанной на скрижалях отечественной истории: она была справедливой войной и завершилась полной и убедительной победой русского оружия. Ливонская же война являет собой полную противоположность: не имея в своей основе справедливого начала, до конца оставаясь захватнической, она закончилась для государства-инициатора агрессии тяжелым поражением.
Особенность настоящей книги в том, что, будучи посвященной войне, она меньше всего повествует о непосредственных военных действиях, рассказ о которых на ее страницах строится довольно скупо, отчего может показаться, что картина самой войны теряется на фоне общеполитической истории России второй половины XVI века. Читатель почти не найдет здесь характерных для военной истории ярких батальных сцен и описаний военных операций, способных дать представление об уровне владения военным искусством каждым из участников описываемых событий. Причина тому та, что такими данными просто не располагает наша историография. Имеющиеся в распоряжении исследователя источники с их скудными сведениями о Ливонской войне, на которые можно сослаться, свои упоминания о непосредственных боевых действиях ограничивают датами, в которые эти действия состоялись, и конечными их результатами. Совсем редко можно встретить данные о численности войск, участвовавших в той или иной операции, впрочем, почти всегда с оговорками о их сомнительности. В самого разного уровня литературно-исторических произведениях, затрагивающих Ливонскую войну, мы не найдем свойственных такому жанру карт и схем кампаний той войны и ее отдельных баталий.
