— Мы сейчас подаем только чай, — сказал официант. — Виски после Рединга.
После Рединга Уильям сделал вторую попытку.
— Сейчас мы подаем обед. Я принесу виски вам в купе.
Когда виски наконец принесли, Уильям пролил его себе на галстук, а официант получил один из соверенов няни Блогс, ошибочно принятый Уильямом за шиллинг. Соверен был с презрением возвращен владельцу, и все купе уставилось на него. Человек в котелке сказал:
— Дайте-ка посмотреть… Большая редкость в наши дни. Может, сыграем? Бросаю я. Орел или решка?
— Орел, — сказал Уильям.
— Решка, — отозвался человек в котелке, взглянув на монету и кладя ее себе в карман. Затем он вернулся к чтению газеты. Пассажиры продолжали буравить Уильяма взглядами, и он вновь стал терять присутствие духа. Так бывало всегда: стоило ему покинуть Таппок-магна, как его со всех сторон обступал неведомый и враждебный мир. Обратный поезд был в десять часов вечера, и никакие силы не заставили бы Уильяма пропустить его. Он встретится с лордом Коппером, откровенно все ему объяснит, попросит прощения и — со щитом ли, на щите ли — вернется десятичасовым поездом домой. После Рединга Уильям сделал ставку на смирение. Он расскажет лорду Копперу о слезах Присциллы — сердца великих людей, как известно, тают от подобных откровений. Сидящий напротив мужчина взглянул на него поверх газеты:
— Нет.
— Жалко.
В семь часов он прибыл на Паддингтонский вокзал, и ужасный город поглотил его.
3
Здание «Мегалополитан» (Флит-стрит, 700–853) поражало воображение. Сначала Уильям подумал даже, что шофер такси, распознав в нем простака, отвез его в другое место.
Знакомство Уильяма с официальными учреждениями было весьма ограниченным. По достижении совершеннолетия он провел несколько дней в конторе семейного адвоката на Кингз-бенч-уок. Дома он бывал у агента по продаже недвижимости, на аукционе, в банке и в ратуше. Однажды в Таунтоне он видел малопонятный фильм из жизни нью-йоркских газетчиков, где нервные молодые люди без пиджаков и в зеленых козырьках, защищающих глаза от света, разрывались между телефоном и телеграфическим аппаратом, оскорбляя и предавая друг друга в обстановке невыносимой грязи и мерзости. Что-то подобное он ожидал увидеть и здесь, и тем более тяжелым ударом явились для него византийский вестибюль и сасанидский холл Копперхаус. У него даже мелькнула мысль, что он попал в заведение, конкурирующее с Королевским автомобильным клубом, или в его новый и более доступный филиал. Шесть лифтов находились в непрерывном движении. Их двери распахивались с головокружительной частотой то слева, то справа, то слева и справа одновременно, как заводные. Внутри стояли девушки в гусарской форме. «Вверх!» — пронзительно кричали они и, не дожидаясь, пока кто-нибудь войдет в кабину, захлопывали двери и исчезали. Десятки, если не сотни, женщин и мужчин всех возрастов и сословий сновали перед глазами Уильяма. Единственными неподвижными предметами были золотая, с инкрустациями из слоновой кости статуя лорда Коппера в горностаевой мантии, вознесенная над толпой многоугольным малахитовым пьедесталом, и швейцар, тоже крупнее простых смертных, надменно глядящий сквозь зеркальное стекло, словно рыба из аквариума. В его подчинении находилась дюжина мальчишек-рассыльных в небесно-голубой униформе, которые в промежутках между поручениями щипали друг друга исподтишка на длинной скамье. Число медалей, полыхавших на груди швейцара, значительно превышало число сражений, сыгранных за всю историю человечества. Отыскав в окружавшем его заграждении маленькое отверстие, Уильям робко спросил:
— Его светлость у себя?
— У нас в штате шестнадцать светлостей. Кто вам нужен?
— Я хотел бы видеть лорда Коппера.
— A-a… Сирил, дай джентльмену бланк и посади его.
Мальчишка в голубом отвел Уильяма к письменному столу и дал ему листок бумаги. Уильям написал: «Мистер Таппок хотел бы побеседовать с лордом Коппером. Предмет беседы: сойки».
Сирил отнес листок швейцару. Тот прочитал его, бросил на Уильяма пронизывающий взгляд и изрек:
— Сюда его.
Уильяма подвели.
— Вы хотите видеть лорда Коппера?
— Да, если можно.
— По поводу соек? Нельзя.
— Еще из-за барсуков, — сказал Уильям. — Мне трудно объяснить это в двух словах.
— Не сомневаюсь. Знаете что? Ступайте через дорогу и расскажите свою историю лорду Тинку из «Дейли Врут». Он ее с удовольствием выслушает.
— Но меня вызвали сюда, — сказал Уильям и предъявил телеграмму.
Швейцар внимательно прочитал ее, поглядел на свет, прочитал вновь и сказал:
— На самом деле вам нужен мистер Солтер. Сирил, дай джентльмену другой бланк.
И через пять минут Уильям очутился в кабинете редактора международного отдела.
Они стояли друг перед другом в глубоком замешательстве. Уильям, полагавший, что час возмездия пробил, ждал, холодея от страха, уготованной ему кары. На долю мистера Солтера выпала более активная роль. Он должен был проявить сердечность к деревенскому увальню, обольстить его веселой беседой и щедрым угощением и ошеломить предложением лорда Коппера.
О сельской жизни мистер Солтер знал немного. Он родился в Лондоне, в Западном Кенсингтоне и там же окончил школу. Вне стен «Мегалополитан» он вел безупречно добродетельную жизнь в своем доме в Велвингарден-Сити. Ежегодный отпуск он чаще всего тоже проводил дома, хотя несколько раз, когда миссис Солтер жаловалась на переутомление, они ездили на фешенебельные курорты Восточного побережья. Для него «деревней» было то, что он видел в окне поезда между вокзалом Ливерпуль-стрит и Фринтоном. Если бы психоаналитик, интересующийся его ассоциациями, сказал вдруг мистеру Солтеру слово «ферма», то получил бы, к своему удивлению, ответ «пушка», поскольку именно на ферме во Фландрии его накрыло однажды взрывной волной и он долго выбирался потом из глины. Это был его единственный близкий контакт с землей, и он породил в нем твердое, хотя, конечно, и спорное представление о сельской жизни как о чем-то чуждом и в высшей степени опасном. По его разумению, нормальная жизнь состояла из регулярных поездок на службу, выплаты жалованья, общественных увеселений и уютной панорамы крыш и дымоходов на горизонте. Деревня же с ее удаленностью и независимостью, с ее грубыми развлечениями, мраком, тишиной и внезапными, пугающими звуками представляла собой что-то антианглийское и даже противоестественное. Там на вас в любую минуту мог наброситься бык, или какой-нибудь мужлан с вилами, или стая собак, готовая разорвать цивилизованного горожанина на куски.
Мистер Солтер обошел всю редакцию, собирая мнения о том, что может найти отклик в душе сельского жителя. «Лучшая тема для беседы — кормовая свекла, — было сказано ему. — Только не называйте ее так, фермеры на этот счет очень чувствительны. Называйте ее „корешки“…»
