Бородач рухнул с оглушительным хрустом. Клаас, оступившись, перелетел через упавшего человека и, в фонтане дурно пахнущих брызг, рухнул прямиком в канал. Девушка остановилась, недовольно покосилась на воду, затем, нахмурив брови, склонилась над флорентийцем.
Стряпчего, наконец, отпустили. Феликс, также освободившийся, сказал лишь: «О Боже!» и ринулся к причалу. Юлиус — за ним. Заглядывая поверх голов, он видел, как Клаас плещется в воде. Когда подмастерье, наконец, поднял голову, то смотрел он на Кателину ван Борселен, а не на солдат, выстроившихся вдоль причала.
— Помялся! — огорченно объявил Клаас.
Он говорил о промокшем головном уборе, который цепко держал в руках, перемазанных синей краской. Закашлявшись, подмастерье внимательно осмотрел эннен, после чего перевел извиняющийся взгляд на его растрепанную владелицу.
Кателина резко отступила от края причала. Клаас поднялся по ступеням, и солдаты схватили его. Круглые глаза широко распахнулись. Покосившись на стражников, он вновь уставился на девушку и на эннен в своих руках, который из горделивого белоснежного конуса превратился в жалкий мокрый комок, весь в голубых пятнах. Ошеломленная, она послушно приняла головной убор из рук подмастерья.
Губы Клааса растянулись в добродушной улыбке, которая сводила с ума всех служанок во Фландрии.
— Водоросли я вытащил, — заявил он Кателине ван Борселен. — Грязь легко отстирать, а от синей краски поможет избавиться управитель матушки Феликса. Приносите его в лавку. Нет, лучше пришлите слугу. Красильня — неподходящее место для благородной дамы.
— Благодарю, — отозвалась Кателина ван Борселен. — Но тебе следовало бы приберечь свою заботу для этого господина, которому ты сломал ногу. Вот он, там…
Судя по вмиг изменившемуся лицу Клааса, ясно было, что он и не подозревал о том, что натворил. Он всегда был добрым парнем. Подмастерье попытался подойти к своей жертве, но стражники тут же остановили его. При этом ему досталось немало оплеух. Они били его всякий раз, когда он открывал рот. Самый большой рот во всем Брюгге, и самая многострадальная спина… Юлиус покосился на молодого хозяина, но Феликс сказал:
— Клаас сам виноват. Он никогда не повзрослеет.
Так вечно говорила мать Феликса. Если Клааса распнут, станет ли она во всем винить своего стряпчего? Больше ведь некому заботиться о пареньке. Клаасу не повезло: все его родственники либо давно умерли, либо были совершенно к нему безразличны.
— Этот человек, которому он сломал ногу, — заметил Юлиус, — кто он такой?
Никто не знал. Флорентиец, гость епископа, прибывший из Шотландии вместе с самим епископом и красавчиком Саймоном, и Кателиной ван Борселен, которая, если бы Господь был к ним милосерден, нашла бы себе мужа в Шотландии и осталась там. Кто бы ни был этот человек, скоро они об этом узнают — когда он сам, либо его доверенные лица явятся требовать возмещения за нанесенное увечье.
Юлиус проводил взглядом Клааса, которого уволокли прочь стражники. Ансельм Адорне даже не взглянул ему вслед, и это было дурным знаком. Но Адорне, подобно всем прочим, был слишком занят, помогая бородатому флорентийцу.
А Саймон тем временем снял свой дублет из синей тафты и, скрутив его жгутом, предложил даме, дабы та могла покрыть волосы. Получилось очень красиво. Саймон закрепил его рубиновой застежкой, не переставая что-то говорить. Через пару мгновений девушка улыбнулась, но как-то неискренне. Если бы это было кому-то интересно, можно было бы задаться вопросом: почему юная Кателина так настроена против своего спутника? Возможно, он не обращал на нее внимания по пути из Шотландии и лишь теперь передумал? Или, напротив, зашел в своем внимании слишком далеко? А может быть, она предпочла его соперника, но теперь он вновь пытался ее отвоевать?
Об этом и размышлял Юлиус, исподволь наблюдая за Саймоном. Затем решительно повернулся к тому спиной. Если бы не этот господин, они с Феликсом и Клаасом могли бы ускользнуть незамеченными… Стряпчему даже не пришло в голову, что Саймон вмешался в происходящее отнюдь не случайно и не просто со скуки. А ведь Юлиус знал нравы этого города…
И еще он знал, как знал и красавчик Саймон, кто из них троих в конечном итоге пострадает сильнее всех прочих.
Глава 2
Все глубокомысленные доводы, которые приводил Юлиус начальнику стражи по пути в Брюгге, оказались тщетными. Ничто не избавило их с Феликсом от тюрьмы. Их посадили под замок еще до полудня. Хвала небесам, его нанимательница, матушка Феликса, находилась в это время в Лувене. Юлиус отправил послание и немного денег Хеннинку, управляющему красильней в Брюгге, и еще троим людям, которых он считал перед собой в долгу. Теперь оставалось лишь надеяться на лучшее. Впрочем, похоже, они с Феликсом мало кого интересовали. Единственным виновным считали Клааса.
Первые известия о нем они получили лишь ближе к вечеру. Тюремный надзиратель, заглянув через решетку, поведал, что их юного друга водили на допрос.
— У парня-то, похоже, не все дома: целый оборот часов он ни о чем другом говорить не мог, кроме охоты на кроликов. Конечно, ничего хорошего из этого не вышло, хотя потешный он, это уж точно, все так говорили: не хуже карликов герцога Филиппа. Может, герцог Филипп и возьмет его к себе шутом, если только парень очухается после порки. Ему досталось куда хуже обычного, ведь надеялись, что он в чем-нибудь да признается…
Юлиусу было искренне жаль Клааса. По счастью, тот принимал подобные вещи философски; к тому же, сознаваться ему было не в чем.
Затем до них дошли новости, что после порки его, наконец, вернули, обратно, в тюрьму. Разумеется, попал он в знаменитую Темницу. Юлиус с философским смирением заплатил за теплую воду и одежду, а также подписал долговое обязательство бейлифу, флегматично заверенное городским нотариусом, дабы обеспечить Клаасу право на верхний этаж, где хозяева могли оплатить ему постель и еду.
Когда этого недоумка привели, оказалось, что он в кандалах, и Юлиусу пришлось заплатить еще и за то, чтобы их сняли.
Эту сумму он добавил к общему списку расходов, который со временем, должным образом расписанный по пунктам, будет представлен матери Феликса как счет за учебные принадлежности для ее сына.
Человек методичный и глубоко порядочный, мейстер Юлиус быстро разобрался в том, какие расходы Феликса Марианна де Шаретти готова оплачивать, а какие — нет. За последние два года пару раз она сочла необходимым освежить память своего поверенного касательно его прямых обязанностей — куда отнюдь не входили разгульные выходки в обществе Феликса. На самом деле, до появления стряпчего, выходки Феликса были куда хуже, чем просто разгульными. Тот слишком легко увлекался и не умел вовремя остановиться. Даже Клаас, которому доставалось больше всех, никогда не входил в раж, подобно Феликсу.
Пока что самые сильные чувства в душе молодого наследника пробуждали лошади и собаки, но очень скоро настанет черед девиц.
До сих пор девушки либо поддразнивали Феликса, либо пренебрегали им, поскольку он обращался с ними грубовато и по-свойски, как со своими младшими сестрами, но рано или поздно этому придет конец. Юлиусу оставалось лишь надеяться, что воспитанием его подопечного в этом отношении займется Клаас, и что произойдет это в Лувене, где люди с большим пониманием относятся к студентам. Несмотря ни на что, Феликс оставался славным и добрым парнем, в особенности в такие моменты как сейчас, когда, он, стоя на коленях, помогал промывать раны на мускулистой спине Клааса. Впрочем, вреда от него было больше, чем пользы, поскольку он то и дело прерывался и принимался спорить, стоило лишь Клаасу открыть рот.
