— Арестуйте этого человека! — яростно заорал оберст. Никто из нас не шевельнулся. Он указал на Легионера.
— Слышал? Взять этого человека!
Легионер устало щелкнул каблуками.
— Je n'ai pas compris, mon commandant[35].
Багровый от гнева вояка изумленно раскрыл рот.
— Что это, черт побери? — И повернулся ко мне. — Арестуй этого офицера!
Его изумление лишь усилилось, когда я ответил по-датски, глядя на него с непонимающим видом. Он едва не вышел из себя от ярости и пнул валявшийся камень; когда снова повернулся к лейтенанту Фрику, крик его превратился в пронзительный писк, а слова стали неразборчивыми.
— Лейтенант, прикажите своим пугалам арестовать вас! Черт возьми, сделайте что-нибудь.
Он бранился, проклинал, угрожал.
Лейтенанту Фрику это вдруг надоело. Он взял автомат под мышку и приказал:
— Разведгруппа, колонной по одному за мной!
Оберст выхватил из кобуры пистолет и громовым голосом заорал:
— Стой, стреляю!
Этот крик мог бы остановить дивизию во время бегства. И нас остановил на секунду. Потом мы, не оглядываясь, пошли дальше.
Последовал ряд пистолетных выстрелов.
— Il est fou[36], — проворчал Легионер, когда пули просвистели мимо наших голов.
Полковник позади нас яростно ревел. Снова нам вслед раздались выстрелы.
Я оглянулся. Оберст вышел из себя. Он пинал свой автомобиль; потом вскочил в него, попытался завести мотор, но тот заводиться отказывался. Он выскочил снова с пистолетом в руке.
— Берегись! — крикнул я и бросился в ров. Через секунду Легионер и лейтенант Фрик лежали рядом со мной.
Броситься в укрытие не успел только незнакомый фельдфебель, и все пули вошли ему в спину. Он повалился, изо рта хлынула кровь, каска сиротливо покатилась по дороге.
— Jamais vu si con[37], — выругался Легионер. — Свен, прикончи его!
Я опустил ножки ручного пулемета.
— Нет, — негромко сказал лейтенант Фрик. — Это убийство.
— Закройте глаза, герр лейтенант, — посоветовал Легионер, — или утешьте нашего умирающего приятеля.
Я упер приклад в плечо, установил прицельную планку, зарядил пулемет и навел. Полковник вставил в пистолет новую обойму. Вокруг нас заплескались пули. Его большая фигура слегка колебалась в моем прицеле.
— Отличная мишень, — усмехнулся я Легионеру, но взял слишком близкий прицел. Пули прострочили дорогу метрах в двух перед оберстом, тот завопил и бросился прятаться за машиной, крича:
— Бунт!
Пронзительный свист едва не разорвал нам барабанные перепонки, над нами пронеслась какая-то тень, и мы скатились в ров, прячась от обстрела «джабо». Пушка его громыхнула, и несколько снарядов угодили в машину оберста; она отлетела к деревьям, где ее охватил огонь, оставив лишь обугленную мумию от человека, который только что был оберстом.
Лейтенант Фрик поднялся на ноги и приказал:
— Следуйте за мной.
Мы подкрались к деревне, на окраинах которой наши пехотинцы и артиллеристы все еще бежали со всех ног, а их азартно преследовали опьяненные победой американцы.
Какой-то гауптман[38]угодил буквально нам в руки, всхлипывая:
— Конец. Полк уничтожен. Они смяли все наши противотанковые пушки. Я ухитрился в последнюю минуту выскочить в окно из комнаты, где сидел со своим унтер-офицером. Мимо нас пролетали ручные гранаты. Уцелел я один. Вся ротная канцелярия уничтожена.
— А дозор вы не выставили? — с удивлением спросил лейтенант Фрик.
Гауптман сорвал с головы фуражку.
— Мы чувствовали себя в полной безопасности. Вчера вечером американцы находились в ста пятидесяти километрах. Несколько их полков были оттеснены. Мы взяли несколько пленных из Сто сорок второго американского пехотного полка, ничего особенного они собой не представляли. Мы готовились праздновать победу, и я выставил только обыкновенных часовых. Наши противотанковые орудия стояли зачехленными за домами, снаряды лежали в автомобильных прицепах.
— А что часовые? — спросил лейтенант Фрик.
— Американцы задушили их проволочными удавками.
Гауптман устало сел между нами. Он был старым, седым, верившим в непобедимость немецкого солдата до той минуты, когда американские «шерманы»[39]смяли его полк; был профессором или кем-то вроде того в университете Фрайбурга, смотрел на каждого моложе тридцати, как на ребенка. Но двадцатилетние американские танкисты доказали ему, что он был неправ. Он видел, как четыре тысячи солдат и офицеров за двадцать минут погибли в огне. Теперь он сидел на дне рва, его расспрашивал еще один двадцатилеток, юнец в черном мундире танкиста с Рыцарским крестом на шее и объяснял ему, что нужно было делать.
— Нельзя чувствовать себя в безопасности, — улыбнулся лейтенант Фрик. — Я не расстаюсь с автоматом даже во сне. То, что произошло с вами, постоянно случалось в России. Война — это сплошная хитрость и нечестная игра.
Гауптман взглянул на свой Железный крест с Первой мировой войны.
— В четырнадцатом — восемнадцатом годах было не так. Я служил в уланском полку, приданном графу Хольцендорфу[40]. Меня снова призвали всего три месяца назад. Это отвратительная война. — Лейтенант Фрик кивнул. — И я думаю, что мы ее проиграем, — прошептал гауптман.
Лейтенант Фрик не ответил. Он несколько секунд разглядывал разыгрывающийся перед нами жуткий спектакль, потом опустил бинокль на грудь.
— Гауптман, что там произошло? Расскажите вкратце, мы очень спешим.
Легионер зажег сигарету и сунул ее в губы Фрику.
Гауптман удивленно разинул рот.
— Американцы появились совершенно внезапно, — подытожил он.
Лейтенант Фрик засмеялся.
— Это я понимаю.
Гауптман укоризненно посмотрел на смеющегося лейтенанта. Взял палочку и стал чертить на песке.
