Этот век обязательной воинской повинности показал: в какой мундир одет солдат, находится ли он на стороне палача или же жертвы, — не обязательно вопрос его заслуг или хотя бы характера.
I
Господи, какой шел дождь! Он лил и лил. Все пропитывалось влагой. Наши грязные капюшоны давно промокли насквозь.
Мы сидели под деревьями в импровизированной палатке, сделанной из состегнутых накидок. Накидки были эсэсовскими, получше наших, и мы оставались сравнительно сухими. Малыш, кроме того, раскрыл зонтик. В конце концов мы принесли плиту из большого горящего дома и стали готовить ужин. У нас было сорок скворцов, мы жарили их на длинных прутиках, а Порта готовил фрикадельки из костного мозга. У нас ушло два часа на то, чтобы выковырять его из костей двух дохлых быков. Мы нашли свежую петрушку. Грегор Мартин умел готовить томатный соус, и сейчас он помешивал его в американской каске. Каски — практичная штука, их можно было использовать в самых разных случаях. Не годились они только для того дела, для которого предназначались.
Внезапно мы все расхохотались. Причиной тому был Малыш. Он отпустил классическую реплику, не сознавая, что она классическая.
Потом Порта поднял свой желтый цилиндр и объявил, что мы унаследуем его, когда он погибнет. Мы встретили это ревом.
Затем Хайде по ошибке стал мочиться против ветра, мы покатились со смеху и, продолжая смеяться, вернулись к еде под разрывами снарядов.
Однажды я слышал, как падре спросил у одного из старших офицеров:
— Как они могут так весело смеяться?
В тот день мы смеялись над панталонами Толстозадой Луизы, которыми Малыш обмотал шею; я подавился картофелиной, и меня пришлось бить гранатой по спине. Смех может быть очень опасным.
— Если б они так не смеялись, — ответил офицер, — то не смогли бы продолжать войну.
Фрикадельки Порта готовил мастерски. Он делал их только по десять за раз, чтобы те не раскисли, и между делом ел свою долю. Вдевятером мы уплели больше шестисот; это очень много, но мы ели до самого утра.
Господи, какой шел дождь!
ВЫСАДКА МОРСКИХ ПЕХОТИНЦЕВ
Грохот канонады был слышен в Риме, за двести пятьдесят километров. Громадные военные корабли в море были нам не видны, но всякий раз, когда они давали бортовой залп, казалось, что на горизонте извергаются вулканы. Сперва ослепительная вспышка, потом оглушительный грохот.
Наши гренадеры были ошеломлены. Через несколько часов наши слабые танковые полки были разгромлены на флангах. От Палинуро до Торре дель Греко морской берег представлял собой пылающую печь, целые деревни были уничтожены за несколько секунд; бункер чуть севернее Сорренто, один из наших самых больших, весивший несколько сотен тонн, взлетел на воздух вместе со всем личным составом береговой батареи. Потом с юга и с запада появились целые тучи низко летевших «джабо»[1], они уничтожали на дорогах и тропинках все живое. Более полутора сот километров покрытия на шоссе № 19 исчезли полностью, городок Агрополи сровняли с землей за двадцать секунд.
Наши превосходно замаскированные танки стояли наготове среди утесов. Гренадеры Шестнадцатого полка[2]находились с нами, лежа под этими массивными чудовищами. Мы должны были явиться большой неожиданностью для солдат из-за моря, когда они появятся.
Тысячи рвущихся снарядов вздымали тучи земли, превращая жаркий летний день в темную ночь.
Какой-то пехотинец без винтовки бегом взбирался по склону холма, махал руками, обезумев от страха, но это зрелище впечатления на нас не произвело. Он был одним из многих. В то утро меня самого охватил парализующий страх. Он может напасть на тебя во время марша, превратить в труп, если не удержишься на ногах. Кровь отливает от лица, оно становится смертельно бледным, взгляд застывает. Другие, как только увидят, что случилось, принимаются колотить тебя кулаками. Если этого мало, пускают в ход сапоги с прикладами, и когда ты падаешь, всхлипывая, продолжают бить. Обхождение жестокое, но почти всегда действенное. Лицо мое сильно распухло от побоев Порты, но я был благодарен ему. Если б он так не выкладывался, меня, скорее всего, отправили бы в тыл в смирительной рубашке.
Я взглянул на Старика, лежавшего между гусеницами танка. Он улыбнулся и ободряюще кивнул.
Порта, Малыш и Хайде играли в кости, расстелив зеленое сукно, которое Порта «организовал» в борделе Бледной Иды.
Роту пехотинцев, спускавшихся по склону холма, накрыл залп корабельной артиллерии. Казалось, их смахнула какая-то гигантская рука. От ста семидесяти пяти человек и их горных лошадок не осталось ничего. На закате, когда солнце светило нам прямо в глаза, появились «джабо». Множество десантных плавучих средств высаживало на берег пехоту: и продубленных ветеранов, профессиональных солдат, и юных, пылких новобранцев, призванных лишь несколько месяцев назад. Хорошо, что матери не могли их видеть. Дантов ад представлял собой парк с аттракционами по сравнению с тем, чему они подвергались.
Наши береговые батареи были уничтожены, но за каждым камнем, в каждой снарядной воронке высадившихся поджидали гренадеры, горные стрелки, десантники с автоматическим оружием. Ручными и станковыми пулеметами, минометами, фаустпатронами, огнеметами, автоматическими пушками, карабинами, реактивными гранатометами, автоматами[3], ручными гранатами, винтовочными гранатами[4], минами, «коктейлями Молотова»[5], фосфорными зажигательными снарядами[6]. Столько слов, но какие ужасы они таили в себе для наступавших пехотинцев!
Под прикрытием корабельных орудий они забрасывали крючья на вершины утесов и взбирались, как обезьяны, по качавшимся веревочным лестницам или падали с выступов. Толпы их беспорядочно носились по белому песку, сгорая от нашего фосфора. Берег представлял собой море пламени, превращавшего песок в лаву.
