ходячей историей телевидения и знал бесконечное множество баек о ляпсусах телевизионщиков и накладках живого эфира.
— Иван Васильич, вы бы книгу написали, — приставала к нему иногда Лариса. — Вы же кладезь историй!
— Вот на пенсию уйду, тогда и буду мемуаризировать, — отмахивался Гаранин. — А сейчас работать надо, эфир не ждет, красавица!
«Все-таки повезло мне и с работой, и с начальником, — в который раз подумала она и невесело усмехнулась. — Чего не скажешь о муже». Сейчас, в своей привычной тарелке Лара окончательно поняла: все, конец! Прежней жизни — скучной, тихой и спокойной — больше не будет! Стаську только жалко: без отца расти придется. И тут же на себя разозлилась: «Прекрати хныкать! Ты молодая, здоровая — сама вырастишь ребенка».
— Ага, легко сказать.
— Легко не легко, а прошлого не воротишь.
— Да и не больно-то оно было счастливым — это твое прошлое.
— Это уж точно, — уныло согласилась Лариса.
И удивилась: «О, уже сама с собой беседую! Как говорится, вам звонит шизофрения. Ладно, хватит охать — работать надо». Она взяла ручку и уткнулась носом в микрофонную папку — по чистому листу бумаги побежали слова. Редактором Неведова была опытным, тексты писала живые, учитывая индивидуальность каждого диктора на программе, и работа, как всегда, доставляла ей удовольствие, заставляя забыть о своих проблемах. В синхроне со словами заключительного текста «До свидания, товарищи. Доброй вам ночи!» раздался телефонный звонок.
— Алло!
— Ларик, это я! Как насчет кофейку? Я сегодня в присутствии, и мы не виделись целую вечность. И Васечка подтянется, у нее какая-то сногсшибательная новость.
— Привет, Юль! Сейчас «отдамся» эфирнику и через пять минут буду свободна. Только у меня мало времени, в двенадцать сверка. Если придете первыми, возьмите чашку кофе без сахара. Хорошо?
— Договорились! — Трубка звонко чмокнула в ухо и забаритонила короткими гудками.
Лара улыбнулась. Вот уж точно — природа не терпит пустоты! Сестер-братьев у нее нет, а потому и родственные чувства не знакомы. Влюбленностями Бог миловал: мужики, таращившиеся во все глаза, близко подбираться не смели, «робели-с», по Васькиному определению. Рядом с мужем сердце билось ровно и пульс не частил. А вот дружбой судьба одарила щедро. И то сказать: сколько себя помнила — Юлька и Васса всегда были рядом. С пеленок они жили в одном доме, на Плющихе, вместе росли в старом московском дворе, уютном и зеленом. Верховодила, как самая старшая, Василиса. В школе поначалу отдалились друг от друга. Первой заважничала Васса. Она поглядывала на малышню Ларку и Юльку свысока и снисходила до общения с ними только в свободное от школьных подружек время. Но с пятого класса заскучала по своей мелюзге и опять потянулась к ним. А через четыре года, когда родители дружно обмывали ордера на новые квартиры и шумно веселились, три девицы на лавке под старой липой горько оплакивали свой любимый двор и проклинали переезд. Проклятия завершились горячей клятвой никогда не расставаться. Сначала встречались через день, потом — по выходным. Телефонов ни у Юльки, ни у Вассы не было, а у Лары в трубке все чаще звучали другие голоса и все реже Васькин и Юлькин. Последний звонок был от Поволоцкой: она сообщила, что поступила в институт. Договорились созвониться и встретиться, отметить в кафе-мороженом это событие. Не созвонились. У Лары наступала последняя школьная осень. Уроки, репетиторы, выпускной, вступительные экзамены в университет, на журфак. Потом лекции, походы в театр, воскресные вылазки за город — детскую дружбу заволокло дымкой новых встреч и впечатлений. Первой всплыла Юлька. Та вечеринка гудела на всю катушку, когда появилась Лариса. Большая трехкомнатная квартира была забита, как сельдями бочка. Анюта, хозяйка квартиры, устроила веселенький сейшн по случаю отъезда родителей в загранку и наступившей свободы. Народ курил, пил, спорил и, местами, целовался. Пробиваясь из прихожей, заваленной плащами и куртками, к Анюте, которая призывно размахивала ей рукой, Лара уловила в общем гвалте звонкий голосок.
— Дурак твой Кьеркегор! Дурак и пошляк! Что это значит: истина для избранных? И почему, чтобы понять, как я живу и что я такое, мне надо умереть или биться в душевных корчах?
— Да ты «Чуму»-то читала? — бубнил зажатый в углу долговязый очкарик. — Это же потрясающая притча о мужестве!
— Да читала, читала! — фыркнуло сопрано. — Зануды они — и Камю этот, и Кафка, и Сартр. Как резальщики в морге, копаются своими перьями в человеке — и расчленяют, вычленяют, анализируют, тьфу!
— Нет, согласись, — талдычил просвещенный, — так, как Кафке, никому еще не удалось передать трагизм одиночества, а…
— Да мне их одиночество — до одного места! — перебило умника сопрано. — Я сопереживать хочу! Вот Хэм — ничего не анализирует, просто втягивает тебя в чужую душу, и все! Конец! Своей уже не чувствуешь.
— Ну-у-у сравнила! — пренебрежительно отмахнулся поклонник экзистенциалистов. — Это ж с разных полей ягоды.
— А мне плевать — с полей или огородов!
— Да ты просто безапелляционная невежда! — оскорбился интеллектуал.
— Сам дурак! Любитель хренов пограничных ситуаций! — Девица крутанулась на высоких каблуках и развернулась на сто восемьдесят градусов. Лариса застыла столбом, не сводя с нее глаз. — Ой, мамочки, Ларка! — Вопя и расталкивая всех локтями, к ней ринулась рыжая Юлька.
Васса встретилась два года спустя, когда Лара уже работала редактором на выпуске. В останкинской столовой на седьмом этаже было, как всегда, многолюдно. Стоять в очереди нет времени, да, честно говоря, и неохота. Она предъявила пропуск на внеочередное обслуживание и пробилась к стойке. Поставила на поднос тарелку со свекольным салатом и компот.
— Эскалоп с капустой, пожалуйста, — попросила раздатчицу и потянулась за пирожком.
— А мучное есть вредно, — раздался знакомый с детства голос.
Не веря своим ушам, она повернула голову и уткнулась взглядом в серые глаза. Всплеснув руками, любительница пирожков сшибла два подноса: свой — со свеклой и компотом и Вассин — с рыбой и суфле.
С того обеденного салюта прошло около десяти лет, и сейчас ее ждали все те же Юля и Василек, чувствующие и понимающие даже не с полуслова — с молчания. «А ведь Игорь никогда им не нравился», — подумала Лариса, вспомнив, как подчеркнуто вежливо, не сговариваясь, они обе с ним общались.
В баре был уютный полумрак. Из глубоких, обтянутых мягким дерматином кресел тут и там торчали макушки — народ сплетничал и решал свои проблемы за чашкой настоящего, приготовленного в песке кофе по-турецки, бутербродами с дефицитной бужениной и знаменитыми останкинскими пирожными.
— Ларик, мы здесь! — взмахнула рукой Юлька, подзывая Ларису.
Батманова выглядела потрясающе: загадочно мерцала и словно сошла с картинки модного журнала. А
