раскрывающими резервы человеческого организма. Говорят, Павел Сергеевич много практиковал, сидя перед обыкновенными настенными часами. Такая хитрость — надо натренироваться видеть, как движется минутная стрелка. Ну вот, по свидетельствам очевидцев, Павел Сергеевич достиг в данном искусстве вершины. Он стал видеть, как движется часовая!
Павел Сергеевич похвалялся будто бы даже, что при подобной степени сосредоточенности имеет возможность иногда почувствовать, как начинают сохнуть и падать деревья, дышит, перемещаясь, почва, трескается сама земля; перед его внутренним взором будто бы распадаются здания и поднимаются новые, чтобы опять рассыпаться в прах; горы сдвигаются со своих мест, громоздясь друг на друга чудовищными телами, реки выходят из берегов и обращают свое теченье вспять, моря пересыхают или, наоборот, наступают на сушу, сминая деревни и города; и только в последний миг, буквально на подступах к его квартире по улице 23 февраля, Павлу Сергеевичу громадным усилием воли все ж таки удается смирить разбушевавшуюся стихию, — и вы представляете себе, представляете, сколь велико может быть потрясение человека, застигнутого врасплох в этом нечеловеческом состоянии?!
Так вот, Тарлыков, по слухам, однажды его и застал. Как это было, с какой целью он явился в тихое жилище пенсионера? Не могу сказать определенно — слухи на этот счет помалкивают. Но, во всяком случае, эффект явления Тарлыкова был равен, без преувеличения, ядерному взрыву (а что, ведь и такое Павел Сергеевич, вполне возможно, наблюдал в своих сеансах?). А Алексей будто бы не просто пришел. Но с рукописным списком лиц, весьма обязанных своей печальной судьбой кипучей деятельности Прохожева, особенно в предвоенную пору.
— Так что вы тогда ковали? — якобы засмеялся Тарлыков, злобно бросая на стол злополучный список. — Уж не то ли самое, что оставляет навечно след на запястье и голени?!
С тех нор — все. Что там у них далее произошло, доподлинно неизвестно, по результат один: судьба приготовила с тех пор Тарлыкову нелегкие испытания…
Клянусь, все так и было, как я вам здесь рассказываю. А если я и искажаю, то вот ван аргумент. Наша славная печать, где я имею честь трудиться, столь давно и всесторонне читателя обманывает, что оболгала в своих очерках и зарисовках почти всех жителей по два, а то и по три раза. И то ничего! Она бы совсем запуталась и погибла в собственных тенетах, добиваемая ударами заслуженных опровержений. Однако ведь и этого не случилось. Почему, спросите? Вначале читатель, безусловно, обалдевал от такой наглости. Но потом смирился, привык. Поскольку догадался, что врут неспроста. Наверняка от врагов и их пособников какую-нибудь неведомую тайну укрывают. Каждый скотник после заметки в газете чувствовал себя скотником особо засекреченным. Чем, разумеется, тихо гордился наедине с собой, — вполне понимая, во что обходится публичное разглашение государственной тайны. Со временем тайны несколько рассеялись. А робости поубавилось. Но читатель настолько к нашей пропаганде привязался, что и поныне выписывает — под предлогом всеобщей гласности и на почве поголовно привитого вкуса к художественному вымыслу. Теперь каждый свежий номер народ встречает дружным хохотом. Что тоже немаловажно для судьбы издания. Тяга к смешному в народе заметно нарастает. А это не может не сказаться и на тиражах.
Так что если я и передергиваю теперь, то исключительно ради хохмы. Посмейся лишний раз, читатель, а за одно это прости бедного несчастного исказителя, занаряженного на тяжкий и неблагодарный труд не по своей воле…
Из документов, составленных или найденных впоследствии.
«Считаю необходимым довести до сведения.
Гражданин, назвавшийся Алексеевым А. И., заказывал междугородные разговоры с 8-ю абонентами и, как свидетельствуют работники АТС тов. Подопреева Э. Э. и Лукьянова Т. С., неоднократно, в ожидании разговоров, плакал и выкрикивал: «Я его убил! Я его убил! Ну, зачем, спрашивается, я его с места тронул?!» В связи с чем и был предпринят вызов наряда милиции.
При задержании сопротивления не оказал. Ст. лейтенант М. Борисов. 24/V.80 г.».
«А звонкое, разноголосое лето, как говорится, на носу. Студент, он знает, куда направить свои стопы: в ССО! А куда деваться «бывшим», то бишь, как их… аспирантам? Чтобы разгадать их летний маневр, мы встретились, в частности, с завкафедрой истории философии профессором Н. Ф. Сбруевым.
— Будут особенно «нажимать» в летние месяцы, — сказал Н. Ф. Сбруев, — Нина Рогова, Сергей Хмелецкий и Алексей Тарлыков. У всех работы на подходе… Особенно хороши дела у Алексея. Думаю, что к осени ему будет что представить на ученый совет.
Ну, что же, пожелаем будущим ученым удач и успехов. А сами… немножко отдохнем, ведь впереди — новый, еще более сложный учебный год…»
(Из корреспонденции «Заботы третьего семестра», опубликованной в многотиражной газете «За науку» Проворовского университета.)
«…26.V.80 г. в 12 ч. 15 мин. в районе ж. д. моста был замечен и спасен неизвестный, назвавшийся Ивановым Алексеем Ивановичем, жителем г. Проворовска. Пострадавший Иванов А. И., по его словам, упал с прогулочной лодки (№ 073-А пункта проката ЦПКиО имени Гагарина) и стал тонуть под воздействием внезапных судорог. Пострадавшему оказана первая помощь.
Т. Григорянц».
«Настоящая справка выдана в том, что гр. Тарлыков И. П., 1909 г. р., действительно скончался 23.V.1980 г. Справка выдана для получения свидетельства о смерти гр. Тарлыкова И. П. 25. V.80 г.
Врач К. Гориостова».
II
…Один сумасшедший, считавший себя святым духом, был исцелен тем, что другой сумасшедший сказал ему: «Как же это ты можешь быть святым духом? Ведь это я святой дух».
Георг Вильгельм Фридрих Гегель, XIX век
Машину я отпустил задолго до села: был чудный сентябрьский вечер, было безветренно. Но облака плыли. В сущности, все понятно: там, в высоте, идет своя жизнь, и дует свой ветер, но меня всегда такие вот несовпадения почему-то настораживают и заставляют задумываться…
Так, в раздумье, миновал я Чертунью, удачно пробалансировав по единственному бревну, оставшемуся от старого моста. В воздухе было еще светло, но близ кустарника и гигантских деревьев, опоясавших тарлыковское жилище, скапливались уже густые тени.
В обеих половинах никого не было. В передней горела настольная лампа, освещая на грубом столе разбросанные размашисто исписанные листы. Я заглянул на всякий случай.
«…Нельзя доверяться незнакомому растению, равно как и уклончивому человеку. Но яд яду рознь: организм не срабатывает, если в него введена большая доза ложной информации. Потому что организм просто не чувствует ее. Пожалуй, ложь посильнее мышьяка: мышьяк чужероден плоти, он будет сразу же отторгнут. В противном случае живое гибнет, унося
