От дома Лин до вокзала недалеко, так что прогулка по улицам и через парк (куда евреям вход воспрещен) до станции Холландс-Спор заканчивается, не успев начаться. Фасад у вокзала совсем как у дворца, но рассматривать его некогда – поезд вот-вот отойдет. На миг перед глазами Лин всплывает ее комната: до нее совсем близко, можно было бы вернуться бегом.
Госпожа Херома рассказывает ей о разных местах с забавными названиями. Таких в Нидерландах много: например, в Амстердаме есть улица Двойной Колбаски, в Гронингене – улица Усов, а в Зеландии – улица Больной Утки. А еще есть дорога под названием Кабаний Хвост. Лин эти названия смешат. Госпожа Херома ей нравится, и девочка хихикает, пока за окном вагона гаагские дома проплывают все быстрее, а колеса стучат все громче и чаще. Из трубы паровоза валит грязный дым, но запах у него чистый.
А Лин знает какие-нибудь смешные названия?
После глубокого раздумья она припоминает улицу Коровьего Вора – госпожа Херома про такую и не знала. «Коровий Вор – просто отлично!» – говорит та.
Лин хочет добавить: «Это недалеко от нашего дома», – но вовремя прикусывает язык.
В Дордрехте вокзал всего один, не то что в Гааге. Тоже похож на дворец, но поменьше и без сказочных башенок, как у гаагского. Лин и госпожа Херома пересекают парк, дремлющий в лучах послеполуденного солнца, – он больше, чем в родном городе девочки. Они идут по улицам с низенькими строениями, ничуть не похожими на трехэтажные дома в Гааге. Ноги у Лин уже устали, и заворачивать за очередной угол становится все труднее. Однако госпожа Херома на каждом перекрестке сообщает, что это за улица, и заодно припоминает еще какое-нибудь смешное нидерландское название, – и Лин послушно шагает дальше. Они добираются до Мауритсвег (а госпожа Херома придумывает: «Брючная улица»), потом до Криспейнсевег («Масляная Горка») и наконец до Билдердейкстрат («Улица Кролика-С-Трубкой») – и вот они на месте. Все здания, что Лин видела по дороге, в сравнении с гаагскими казались маленькими, но на Билдердейкстрат они совсем крошечные. Лин кажется, будто домов на этой улице вовсе нет – только две длинных низких стены из красного кирпича, а в них двери и окна, и тянутся эти стены насколько хватает глаз.
По мостовой с криками носится стайка мальчишек. Госпожа Херома, не обращая на них внимания, идет прямо к двери под номером десять и громко стучит в маленькое круглое окошко. В кармане ее пальто лежит письмо, о котором Лин не знает. Почерк такой же твердый, что и в стихах, оставленных маминой рукой на второй странице дочкиного альбома. Это письмо, датированное августом 1942 года, сохранилось – Лин показала мне его в своей амстердамской квартире. Вот оно:
Многоуважаемые господин и госпожа,
хотя мы не знакомы лично, по моим представлениям, вы сможете позаботиться о моем единственном ребенке как родные отец и мать. Дочь у меня забрали в силу обстоятельств. Очень надеюсь, что вы будете приглядывать за ней мудро и внимательно.
Представьте себе нашу разлуку. Когда мы увидим ее снова? Седьмого сентября ей исполнится девять. Надеюсь, для нее этот день будет радостным.
Я бы хотела, чтобы своими отцом и матерью она считала вас и чтобы в минуты печали, которые неминуемо ждут ее, вы утешали девочку как своего ребенка.
Если на то будет воля Божья, мы с вами встретимся после войны и пожмем друг другу руки. Полагаюсь на вас как на отца и мать
Линтье4
Я сижу в поезде, он подъезжает к Дордрехту (в просторечии Дордту) – городу, куда Лин привезли на исходе лета 1942 года. С железнодорожного моста открывается вид на церковь Гроте-Керк, возвышающуюся над прелестными островерхими домиками, за которыми начинаются гавани и промышленная зона. Хотя по современным меркам город невелик – всего сто двадцать тысяч жителей, – когда-то он был самым крупным в Нидерландах. Построенный на острове, образованном слиянием рек, он достиг расцвета в XV веке, когда естественным образом превратился в центр, через который шли сельскохозяйственные товары. Некоторое время Дордрехт был торговым городом. Однако илистые реки не годились для крупных судов, доставлявших грузы морем, и постепенно Дордт уступил более крупному западному соседу, Роттердаму.
Именно здесь, а не в Гааге зародилась независимость Нидерландов. В 1572 году город принял первую ассамблею независимых провинций, на которой Вильгельм Нассауский, принц Оранский, открыто объявил о восстании против испанского короля. И именно здесь, на Дордрехтском синоде, победоносная новая республика избрала себе государственную религию. С 1618 по 1619 год представители протестантских церквей Европы обсуждали насущные теологические вопросы. По одну сторону находились последователи Якоба Арминия, который допускал некоторое сближение с католицизмом: быть может, «благодать» (великий акт божественного прощения человека за его врожденную греховность) можно снискать поступками, например покаянием или добрыми делами? Их противниками были кальвинисты, настаивавшие на «полной греховности» человека, как они это называли. По утверждению Кальвина, от вечного проклятия спасутся немногие, избранные Богом до начала времен, невзирая на то, насколько горячо остальные захотят присоединиться к этим «избранным». Синод закончился победой кальвинистов, и всего через четыре дня после его завершения главному покровителю арминиан Йохану ван Олденбарневелту отрубили голову. Так восторжествовала «полная греховность».
Выйдя из функционально обустроенного здания вокзала, я бросаю взгляд на его классический фасад и иду по главной улице. Планирую начать с маленького музея войны. От вокзала до него недалеко: сначала – через квартал с современными офисными зданиями, потом – по симпатичным средневековым улочкам, на которых полно велосипедистов и покупателей. Сейчас утро, и поэтому большинство встречных – пожилые супружеские пары, практично одетые в спортивные штаны и яркие ветровки – лиловые, розовые, лимонные.
Музей располагается в особняке напротив старой бухты. Он похож на сотни других музеев: всё немного выцветшее, скученное, свет слишком яркий – под таким что угодно покажется нереальным. В холле почетное место отведено армейскому джипу – он стоит в центре, на возвышении из искусственной травы. Внутри застыли манекены. Туго застегнутые чистенькие шлемы, улыбки, взгляды устремлены вперед, как у лего-человечков. За ними на стенах – карты со схемами высадки немецкого десанта и последующего освобождения Нидерландов союзниками. Жирные стрелки с цифрами и датами показывают передвижения войск. В других комнатах выставлены фотографии, в витринах – оружие, документы и награды.
Во время немецкого вторжения Дордрехт оказался в числе городов, где шли бои. На рассвете 10 мая 1940 года на город сбросили десантников, чтобы захватить мосты. Гарнизон города состоял из полутора тысяч солдат, но нидерландская армия, которая более двухсот лет не участвовала в настоящих сражениях, оказалась на редкость плохо подготовленной. Лишь немногие прошли полный боевой курс, а поскольку большая часть боеприпасов оказалась под замком на центральном складе, вооружены солдаты были крайне скудно. Поначалу многие защитники города просто смотрели в небо, замерев от ужаса перед «юнкерсами». Другие напрасно истратили все патроны, пытаясь расстрелять истребители.
