улыбалась, вспоминая об этом.
– Это Фроди не ради нее старается, – продолжала Хравнхильд, – а ради тебя! Хочет показать, какой он хороший муж! Вот увидишь – еще до йоля он к тебе посватается.
Тут Снефрид захохотала еще пуще. Она – и Фроди! Да любой умер бы со смеху, вообразив такую пару!
– Но как… как он ко мне… посватается, – с трудом выговорила она, – если мой муж… жив! Если бы они с Кальвом думали иначе, то не пытались бы с ним судиться.
– Он сыщет способ тебя убедить.
Снефрид уняла смех: в голосе тетки послышалось предостережение.
– Эти двое от тебя не отстанут. Если они и не смогут выжать из тебя деньги, Фроди будет домогаться тебя самой. На самом деле, такая плата ему даже больше понравится.
Снефрид лишь чуть свела свои светлые, красиво выписанные брови, но взгляд ее приобрел твердость и остроту клинка. Это казалось нелепым, но Хравнхильд славилась точностью своих предсказаний.
– И лучше бы тебе было послушать меня, – продолжала Хравнхильд. – Если ты возьмешь мой жезл, то ни Фроди, ни Кальв, ни сам конунг ётунов не смогут ни к чему тебя принудить. Они все будут лебезить перед тобой, как сейчас передо мной, и госпожа Алов будет слать тебе подарки.
– Но зачем она будет слать мне подарки, когда у нее есть ты! – будто защищаясь, ответила Снефрид.
– Я не вечна. Хоть я и была моложе, чем ты сейчас, когда принимала старшего сына Алов, он намного меня переживет. Его нить намного длиннее моей. И твоя нить такой же длины. А его нить обязательно нужно передать. Оставшись без своей норны, он натворит немало бед.
– Так неужели тебе некому его передать? – Снефрид беспокойно поерзала на месте. – Наверняка ты знаешь других женщин, таких же мудрых, как ты…
Она точно знала, чего хочет, а чего не хочет, но воля тетки не уступала по твердости ее воле, да к тому же была подкреплена вдвое большим жизненным опытом. Прожив полжизни одна, та привыкла во всем поступать по-своему, и Снефрид было трудно с нею спорить.
– Ваши нити связаны! Ты последуешь за ним. Так тебе суждено.
– Нет! – Снефрид встала на ноги, чувствуя, что должна бороться против попыток ее принудить, пусть даже со стороны судьбы. – У меня есть муж. И мне не нужны другие мужчины, и никуда я не собираюсь следовать за тем, кого даже не знаю…
– Ты не можешь этого изменить! – Хравнхильд тоже встала. – Как будто это я придумала! Так суждено!
Они стояли напротив друг друга, разделенные низким, обложенным крупными валунами очагом, где уже почти угас огонь. Две женщины и впрямь напоминали норн, спорящих над колыбелью новорожденного, – одна молодая, другая средних лет, одна светлая, как день, другая темная, как сумерки, и при том наделенные сходством, которое любому бросилось бы в глаза. Даже не зная сути их спора, всякий признал бы правой темную норну – само это сходство говорило, что младшая напрасно противится судьбе. Старая собака Хравнхильд, спавшая у очага, встревоженно подняла голову и села.
– И твой отец об этом знал! Он потому и выпихнул тебя замуж, едва это стало прилично, за первого, за кого было прилично отдать, что хотел отогнать твою судьбу. И вот к чему это привело – твой муж сгинул, но так, что ты не можешь взять другого, поэтому к тебе и не посватается никого поумнее, чем этот Фроди. Судьбу не обманешь. Она упрямее любого упрямца, и у нее много времени. Больше, чем человеческая жизнь.
– Мне не нужна такая судьба! – Снефрид старалась говорить твердо, но от волнения у нее дрожал голос. – Я мало об этом знаю… но достаточно, чтобы не желать знать больше! Мне не нужен твой жезл, не нужны подарки. И Ульвар когда-нибудь вернется. Отец раскидывал руны и знает: он жив и на свободе. У него не так уж плохи дела. Скорее хороши, чем плохи. Можешь ты утверждать, что это неправда?
– Отчего же, не могу, – Хравнхильд усмехнулась не без ехидства. – Он может быть жив, на свободе и даже нажил некое богатство. Но здесь, в нашем округе, в Свеаланде его ноги больше не будет никогда! Что тебе толку от мужа где-нибудь… в Грикланде! А покровительство знатных людей тебе очень даже пригодится. Ты думаешь, просто так конунг отклонил жалобы этих двух выродков? Госпожа Алов замолвила за вас словечко Фридлейву, а он – конунгу.
– Хорошо, что конунг не знал об ее участии! Говорят, он не слишком хорошо о ней отзывается!
– Может, и так, но Фридлейв не оставляет мысли жениться на Алов, а потому выполнит любую ее просьбу. А ты можешь сама стать настолько сильной, что не будешь нуждаться в их помощи. Иначе эти двое обдерут тебя, как треску, и ты останешься в одной рубашке. И все равно придешь ко мне, чтобы я не дала тебе умереть с голоду, и все равно примешь твою судьбу, но только более дорогой ценой, чем сейчас. Я тебе дело предлагаю.
– Я не желаю… этим заниматься, – Снефрид упрямо потрясла головой.
– Ты еще не знаешь, что такое настоящая сила, – тихо, не то мечтательно, не то маняще ответила Хравнхильд, и в голосе ее звучало вдохновение. – Что такое настоящее могущество. Тебе лишь не хватает смелости оторваться от старых привычек. Это все твой отец – все пытался сделать из тебя женщину, как все! Но если ты сойдешь с этой дороги, то будешь упиваться тем, чего сейчас боишься. Ты еще так молода – у тебя так много времени впереди, чтобы обрести знания, силу и влияние. Ты сможешь повелевать самыми могущественными людьми… даже конунгами. Станешь, как те великие вёльвы древности, без совета которых конунги не начинали походов. Как Идибера и Альбрюн! Если бы ты…
Хравнхильд вдруг замерла, будто у нее перехватило дыхание, и замерла с открытым ртом. Снефрид пронзил испуг – она так ясно представила, что тетка умрет в это самое мгновение, пораженная невидимым «копьем дверга»[4], и рухнет с ног, прямо в очаг…
Но Хравнхильд не рухнула. Она снова сделала вдох и шагнула к Снефрид, обошла очаг, приблизилась и взяла ее за руку. Снефрид не отстранилась – испуг еще жил в ней, она была готова поддержать тетку. Собака, виляя хвостом, стала соваться носом в их руки, будто тоже участвуя.
– Это она… – зашептала Хравнхильд ей в самое ухо; они были совершенно одного роста. – Старая… старая паучиха… Никто не знает, где она таится, в какой щели прячется, но она оттуда
