Книга Могрость - Елена Маврина

Когда Ингу с кем-либо сравнивали, она затихала стервятником.

– Ну ты прозорливый, – тихо, почти с шипением отметила Таня незнакомым Ане, хриплым голосом.

Аня избегала смотреть на Таню, а когда смотрела – чувствовала оторопь. Ее длинные, редкие волосы представляли ржавую градацию трудных времен от пережженных кончиков до сального корня. Густые стрелки превращали узкие, маленькие глаза в подглядывающие бегунки. Руки покрывали засохшие волдыри, обломанные ногти темнели лаком в тон коричнево-красной кофте. Раньше Таня свела бы раздор в шутку, но сейчас молчаливо сидела, поеживаясь неуютно от взглядов, словно губка, впитывая негатив.

Муха бросил ей:

– Считай меня Нострадамусом.

Таня ухмыльнулась, оповещая:

– Нострадамус предложил искать у моста!

– Участковый предложил, – гневно одернул ее Муха. – Я всего лишь допустил возможность…

– Давайте молча доедим! Молча, да? – встряла раздраженная Инга. – Что теперь ворошить тот ужас. Поздно.

– Хорошая отговорка, – шептала под нос Таня. – Поздно.

– Я пойду, – Аня отставила стул и встретилась взглядом с Костей.

Его угрюмый вид напрочь осадил перепалку.

– Бабушка, – обратилась Аня к старушке, ушедшей в разговоре со знакомой в годы перестройки. – Ба!

– Чево? – встрепенулась та. – Что такое?

– Идем. Ты поела. Да? Хорошо.

Бабушка поднялась нерешительно.

– Уже уходишь? – преградила путь Надя.

– Мне нужно на воздух, – вежливо уклонялась Аня от наглых взглядов. – Я приболела немного. Простудилась. Кхм, – кашлянула в кулачок.

За спиной твердили о пирожках и карамели.

– Встретимся? – Надя обеспокоенно удержала ее за руку, и Аня от неловкости забыла, что хотела солгать: «Я завтра уезжаю».

Бабушка наконец всучила внучке пирожок и конфеты: «Поминать! Надо так».

Надя ждала ответ.

– Да, хорошо, – согласилась Аня, бегло осматривая склонённые головы ребят.

Женщины в траурных платках апатично взглянули на них, на пустую посуду.

– Я твой телефон запишу?

– Лучше на почту.

Надя неловко поправила серьгу и посмотрела куда-то за Аню.

– Я тебе писала раз или два. И В Контакте. Ты не ответила.

– Я… – взгляд прыгнул по комнате, отбился от терракотовых стен. – Я не знаю, где черкнуть номер.

– На экране, – протянула Надя белый смартфон в кислотно-красном чехле. – Просто набери, а я сохраню.

Несколько нажатий выбили номер черным шифром. Надя улыбнулась:

– Я наберу.

– Конечно, – Ане настолько не терпелось уйти, что она соглашалась по инерции. – Разумеется. Буду рада.

Они обменялись сжатыми любезностями, пока несли грязную посуду к раковине, скупо выразили соболезнования родственницам погибшей. Аня повела бабушку по гололеду домой.

Холмистые кольца улиц обросли тупиками. Когда-то Сажной гудел транспортом. Маршрутки преодолевали девять остановок из одного конца в другой, от карьера – до лесничества за коттеджами. Бабушка шагала качающейся походкой, смотрела на заборы и жаловалась, что решетчатое ограждение за огородом со дня на день рухнет. Они остановились у аптеки возле парка, где Аня купила таблетки от простуды. Горло першило, она шмыгала носом, жалуясь, что опять обострился фарингит.

Небо затягивала серая мгла. К вечеру передавали снег, но в прогнозы верилось слабо. Вчера снегопад рассеялся спустя полчаса ветром. Разве можно в этой жизни быть в чем-то уверенной? День назад ей казалось, что недавний разговор обречён на конфликт. И вот. Она даже согласилась продолжить общение.

Дома Аня окончательно разобрала чемодан. Подарки, сладости, вещи. Она забыла зубную пасту, носки и шарф. В доме топили исправно, но сквозняк скользил по полу змеем. В угловой комнате стоял жуткий холод, а потому теперь там высились в ссылке шкафы, пианино и коробки с хламом. Кровать разобрали. В зале, где Ане постелили на диване, круглосуточно работал телевизор. Бабушку он успокаивал. После смерти невестки она паниковала от одиночества и тишины.

Латунные механические часы – приданное бабушки, роняли часовую стрелку в сумерки. Однотипные новости Сажного подверглись тщательному пересказу, и бабушка сидела в кресле, заводя пятый повтор любимых воспоминаний. Аня знала их наизусть: полет на самолете в Москву, проводы сына в армию, выписка Дины из роддома. Сославшись на голод, Аня решила испечь пирог. Она всегда пекла что-то сладкое, когда хандрила. Пирог и горячий чай – подспорье в семейных переговорах. На том настаивала Дина, и она тоже надеялась, что угощение задобрит беспросветную тоску в комнатах, а домочадцы хотя бы из благодарности улыбнутся.

Витя вернулся в десять, когда бабушка уже беспробудно храпела.

– Она тебя ждала, – пристыдила Аня.

Вымыв посуду, она просидела за столом в ожидании полчаса. Мышцы ныли, клонило в сон, а яблочный пирог давно остыл в духовке.

– Мне не пять лет.

– Хорошо, что ты помнишь.

– А ты, видимо, нет.

Он достал из холодильника кастрюлю.

– Там перловка горячая, – Аня махнула рукой в сторону плиты. – И котлеты.

– Спасибо. Я борщ доем.

Витя включил газ, достал из ящика половник. Минуты две на кухне раздавался только звон посуды.

Брат сел напротив нее, сосредотачиваясь исключительно на еде. Устрой она хоть шведский стол, Витя бы демонстративно воротил нос. Бабушке бы польстила такая верность ее рецептам. В кухне она заведовала единолично и беспрекословно: только Аня зашелестела в шкафчике специями – незамедлительно явилась контролировать каждый взмах ложкой.

Аня подперла рукой подбородок, изучая непроницаемое лицо напротив.

– Вить, что за неразбериха в Сажном?

– Здесь всегда так. Ты просто забыла.

– Нет. Девочка погибла. – Она царапнула ноготком клеенку. – Работы нет. Поселок вымирает. Мост не скоро починят, Вить.

– Если починят.

Аня заправила пряди волос за уши, приосаниваясь перед вопросом.

– Где семейные фото? Я не нашла фотографии тети. А гербарии? Бабушка даже не вспомнила, где альбомы.

Витя прекратил жевать и дернул плечами:

– Не вспомнила или не захотела.

Аня сверлила его взглядом. Упорное безразличие брата начинало ее бесить.

– Это почему? – сердилась.

– Слушай, не хочу мусолить эту тему.

– Где альбомы?

– Зачем тебе?

– Витя, где альбомы?! – рявкнула Аня, готовясь встать и схватить его за грудки. – Там хранятся мои фотографии.

– На чердаке. Или в шкафу в зале, – вспыльчиво предполагал брат. – Что за ностальгия?

– В смысле?

– Ты явилась за фотографиями?

– Нет. – Она прижала ладони к столешнице, смотря ястребом. – Ты не рад моему приезду?

– Перестань.

Аня готовилась услышать «плевать мне на приезд и на тебя», но Витя лишь прокашлялся, продолжил жевать суп. Какое-то время они сидели молча. Аня достала из духовки пирог.

– О, сладкое. – С вялым энтузиазмом Витя отрезал кусок.

Аня защебетала:

– Сгущенки бы купить. Ты ведь со сгущенкой любишь? Я дам денег, купишь завтра?

Витя кивнул с набитым ртом. Они заварили себя чаю и заняли прежние позиции обороны за столом.

– Почему ты не была на похоронах? – вдруг спросил он, рассматривая ее поверх кружки в руках.

Аня сделала глоток, но от першения