ловлей. Насаживали наживку, закидывали крючок, меняли места. Свободные от обязательств и рыболовных техник, они шумели и смеялись. И на семьдесят метров им можно было не забрасывать. Пенопластовый самопальный поплавок прыгал на волнах метрах в двух от берега. Под ним даже крючок проглядывал сквозь зеленовато-голубую толщу. А вокруг крючка бесчинствовала рыбья мелюзга, стремительно и методично пожирая приманку.
— Тут уж не до промышленной рентабельности, — заключил Валера, тоскливая наблюдая за исчезновением очередного червяка. — Да-м… Пять килограмм форы…
Эмилю удалось-таки поймать зелёную полосатую рыбёшку. Счастливый пацан бегал по пляжу в поисках тары для добычи. Валера достал из сумки-холодильника оставшиеся свёртки-котлеты и вытряхнул червей в воду. Прибой выносил их с минуту-другую на песок, а после смыл окончательно.
Ренат сдвинул брови и задумчиво хмыкнул:
— Знаешь, я этого Никодимыча твоего вроде в Геленджике видел в прошлом году. И раньше. В Лоо, в Сочах. Да много где. А, может, это и не он был.
Открыли ещё две бутылки вина. Сели на песок и молча выпили. Потом ещё две. Валера хотел подняться, но сразу у него не получилось. Он лёг на бок, перекатился на живот, встал на четвереньки, потом сел на корточки. И тут же упал на спину. После третьего раза он научился падать с корточек вперёд. Теперь он с живота сразу переходил на четвереньки, минуя перекаты. В очередной раунд Валериной борьбы, Ренат, как паук, подполз к нему и подставил колено. Валера опёрся на него, поднялся и великодушно, с видом героя, спасающего немощного, подал Ренату руку.
С берега подул крепкий ветер и на море поднялась волна. Эмиль нашёл консервную банку и теперь озаботился поисками тени. Валера, ступая с осторожностью канатоходца, вошёл по колено в воду, извлёк из потайного кармана безрукавки пачку пятидесятигривенных банкнот и стал по одной кидать их в море. Подошёл Ренат. В его глазах застыл немой ужас. Валера располовинил пачку и протянул часть денег Ренату:
— Тс-с! — Валера покачивался в такт волнам. — Бр-сай!.. Бр-сай!
Ветер подхватывал купюры, вертел в воздухе — то ли обнюхивал, то ли рассматривал — и шлёпал их на воду, будто клеил на стену. Не успела пачка закончится, за Валерой пришла жена. Вдвоём с Ренатом они погрузили его на задний диван опеля. Садясь за руль, Валерина жена обозвала Рената пьянью:
— Ребёнка постыдились бы! — бросила она и хлопнула дверцей.
Машина тронулась. Под днищем зашелестел песок. Валера приподнялся, хотел помахать Ренату, но пляж уже скрылся за береговыми дюнами.
Два дня Валера мучился похмельем. Неделю спустя закончился отпуск. Через месяц началась осень. А через год и гривны прекратили хождение.
Тёплый ветер
В пыльном городе под радостный птичий аккомпанемент суетилось лето. Тёплый ветер раздувал тюль, пугая солнечных зайчиков. В тесной комнате с плакатами поп-див на стенах ловкие мастерки скребли по кирпичам, шлёпая раствор в такт сердцебиению Кира.
— Нет! — Кир ощупывал растущую перед ним стену. — Не сейчас! Почему я? За что?
Он пнул дошедшую до пояса кладку:
— Щас брат придёт! Мы вам покажем! Дэн!
Скрёб. Шлёп.
— Ладно. Чего вам надо? Ещё десять минут, а? — канючил Кир. — Договоримся!
Кладка зажала грудь, мешая двигаться. Губы Кира дрогнули:
— Всё было напрасно! Учёба, работа, семья! Зачем? Хоть вешайся!
Кирпичи коснулись носа. Внезапно безнадёжная сырость каменной могилы дала облегчение:
— Пусть! Замуровывайте! Чего уж, — засмеялся Кир. — Я вылезу и сбегу. У меня велосипед, лыжи. Лариске из первого подъезда впердолю.
Стена качнулась, кирпичи растрескались.
Вбежал Дэн с бутылкой колы под мышкой:
— Кира, я оплатил Интернет! Запускай Контру! Быстрее!
— Не, я к Лариске. Кстати, папину байдарку не видел?
Родина
Поначалу я никак не мог нормально сдать отчет в пенсионный фонд. Год за годом меня вызывали, выписывали унизительно мелкий штраф и журили. За это время сумерки прокуренных казематов со вздутым паркетом сменились просторными комнатами с халтурным ремонтом, где за учительскими столами сидели тётеньки в вязанных кофтах. Имена их, набранные щедрым кеглем, бросались в глаза из приляпанных к стенам файликов. Груды папок с делами таких же путаников, как я, производили впечатление срочной эвакуации. И вот, сижу я перед одной такой тётенькой, оправдываюсь, полушутя: «Совесть моя перед Родиной чиста. Я всегда делаю, как мне Родина велит». Она мне, мол, ай-ай-ай, будет штраф. Я признаюсь: «У меня с Родиной вообще только коммерческие отношения. Если Родина востребует, всё возмещу». Смотрю, тётеньки посмеиваются и переглядываются всё время. Думаю, хорошая шутка, что ли? Нечаянно взглянул на стену, а соседняя тётенька — Родина Н… Ф… Нынче там пластик, окошки, терминалы, мониторы. Лишний раз с Родиной уже не пошутишь.
За околицей детства
Юрка слез со скрипучей железной кровати. Поправил в шкафу кремовые льняные брюки и джинсовую рубашку — мамин подарок. Сегодня вечером он наконец-то их наденет. Юрка умылся, натянул треники и, борясь на ходу с футболкой, прошлёпал босиком в сени. Там на низенькой скамейке лежал рубль, прижатый пустой трёхлитровой банкой. Юрка сунул ноги в бабушкины резиновые чуньки и потопал на улицу, подхватив банку и деньги.
Обойдя несколько огородов, он подкрался к дому, окружённому кустами сирени. Привстал на цыпочки и постучал в окно:
— Коляныч, — шёпотом позвал Юрка.
За отворившейся со скрипом и дребезгом створкой появилась белобрысая заспанная физиономия:
— Юрец, опять ты? Сходи сам, чё я? Барбарисовна спрашивала, чё ты сам не ходишь?
— Колян, бабушка сегодня шаньги печёт, я тебя три принесу. Нет, хочешь, четыре?
Колька скуксился.
— Пять? — обречённо уточнил Юрка.
— Да не надо мне… Давай банку, — Колька вылез в окно.
Минут через десять он вернулся с молоком:
— На, держи.
Юрка поблагодарил.
— Юрец, вечером собираемся на затоне, придёшь? — Колька щурился на солнце. — Или опять нет?
Юрка пожал плечами:
— Приду, может.
— Приходи. Мне без тебя скучно, — Колька пнул камень. — Я у деда сигарет натырил. Картохи спечём. Дашку проводим.
— Дашку? — насторожился Юрка.
— Внучку Барбарисовны. Завтра уезжает. Да ты её не знаешь. Она ж на неделю всего приехала, а ты с нами не ходил. Ладно, Юрец, приходи вечером. — Колька махнул рукой и полез в окно.
Дома Юрка достал брюки и рубашку. Теперь стыдно не будет. Но к вечеру засомневался. Все ж поймут! Он будто в уме монетку подбрасывал: идти — не идти. Но сам же не давал ей упасть, а подбрасывал снова и снова. Вошла бабушка:
— Куда эт наряжаешься-то? Жениться никак собрался?
— Не, ба, я с ребятами на затон.
— До утра, что ль?
Юрка
