в самолете, был маленький экран, на таком во время длинных рейсов фильмы можно смотреть…
В кабинете рядами стояло несколько таких кресел, одно свободное. Я туда села. С моего места были видны экранчики остальных доноров.
Та женщина, которая кричала в кабинке, сейчас показывала на экранчике свой страх крупными кадрами. И её экранчик сиял, закачивал энергию. Мне было слышно, как он урчит. Ему ведь можно передавать любые яркие эмоции, не только хорошие. Сильные!
Я села ровно, как в инструкции было нарисовано, стала смотреть в свой экранчик. Представляла мысленно сегодняшний вечер в театре, то, как я увижу Ж… его… моего актёра! Но экранчик не загорался, на нём ничего видно не было. Ну да! Это же мечты, а не воспоминания.
Тогда я вспомнила, как случайно увидела его выступление… Сперва – отрывок из мюзикла, в одном обзоре. Как он там играл, и как я волновалась и не могла поверить, что так можно играть, невероятно, и как я весь вечер поиском смотрела про него, про его фильмы и спектакли… Как он однажды выступал в Америке, на каком-то театральном фестивале, и можно было смотреть спектакль в прямом эфире на канале фестиваля. У нас было три часа ночи! У меня был обратный отсчет в телефоне, я неделю ждала, и в этой неделе каждая секунда отсчёта была счастьем, которое впереди.
Мой экранчик не загорелся. Его не задевали мои эмоции. А у той женщины на её экранчике неслись картинки, с такого ракурса, будто она с высоты смотрит… Видимо, женщина очень сильно боялась высоты… А ведь мы добирались сюда по канатной дороге… А на другом экранчике показывали девушку, она сидела через два кресла от меня… Невысокая, стрижка типа каре… Мне кажется, мы с ней одного возраста, ну тоже типа старшеклассница… Она вспоминала про выпускной вечер, что ли… В общем, там было торжество, радостное и интересное, то, что она сама пережила.
Я стала думать про радость… То, о чём не стыдно рассказать! Ну, например, как у нас Мелочь появилась. Папа его взял по объявлению, уже почти годовалого. Хозяин отдавал Мелочь, потому что думал, что тот породистый, а он, оказывается, метис, пекинесо-спаниель, совсем не выставочный. Сперва мы с папой смотрели объявление, и видео, и фото, а потом по скайпу мне показывали Мелочь… Только он тогда не был Мелочью, его звали Тэффи…
Мой экранчик загорелся. Мелькала рыжая морда Мелочи. Вот папа его из переноски вынимает. А я стою в коридоре, и до меня вдруг доходит, что у меня теперь есть собака. Настоящая. Что мама не против! И на экране было видно, как Мелочь идёт по коридору, и слышно, как лает звонким голосом. И как мы его зовем «Тэффи, Тэффи»… А он вообще не реагирует. И как мама потом говорит: «Звонкий, будто мелочь просыпали…» И он сразу и навсегда наша Мелочь любимая.
Это было очень хорошее воспоминание. Я только не понимаю, почему именно это, оно ведь не самое главное в жизни, не самое важное…
Почему?
На моём экранчике скакала моя любимая рыжая собака. Экранчик совсем неярко светился – бледной рамкой по краям изображения. Чем сильнее воспоминания – тем сильнее энергия. Но я не понимала, как зарядить, как сделать ярче…
Свет опять замигал, в кабинете становилось темно, как перед грозой. Только экранчики мерцали, у кого слабо, у кого очень ярко. Там на них – дорога над водой (вид с высоты), большое официальное торжество (мне кажется, кадры повторялись), очень долгий поцелуй (крупным планом), закат (в Захолустье или в похожем городке, мне кажется, это был какой-то очень важный для этого человека закат). Дальше я не смотрела. Потому что мой экранчик вдруг начал гаснуть – это я отвлеклась от своего воспоминания, полезла в чужие.
Но я же не просто так, я за подсказкой. Мне надо вспомнить… что-то очень хорошее, сильно хорошее. Когда я была счастлива? Ну вот Мелочь у нас в доме… И когда в школе, в театральной студии, мне дали очень важную роль, ту, которую я больше всего хотела. Роль не самая главная, но без этого персонажа вся пьеса рассыпается! Я боялась, что роль отдадут Алёне или Ольге Морошкиной, но… Мне предложили сыграть… и я сыграла… У меня сбылась мечта!
На моем экранчике теперь была сцена, наша, школьная… Генеральная репетиция – зал-то был пустой, я помнила. Репетиция была лучше, чем сам спектакль, публика не мешала, никто не шептал, не щёлкал и не светил мобильниками… Мы просто играли ради игры, ради спектакля… Я тогда ещё не знала про того человека, про лучшего в мире актёра… Но мне всё равно было хорошо, у нас всё получалось… Мне казалось, что в этом воспоминании вся радость мира. А экранчик всё равно не очень ярко светился, даже в темноте казался бледным, если с остальными сравнивать.
Свет под потолком пару раз мигнул, но толком не включился.
– Не жалейте себя! Наша память – общая сила!
Это кричала та женщина с чёрными волосами, которая боялась высоты. Только последнее слово было другим, на местном языке, что-то типа «мощь и оружие», но коротко и быстро. Это я сейчас так вот перевела. В общем, она ко всем обращалась, просила самых ярких воспоминаний. И я правда старалась, но больше почему-то вообще ничего не вспомнилось… точнее… то, что я не хотела.
Как папа возвращается после новогоднего корпоратива. Он сильно выпил, мы с мамой обе это знаем. Папа в коридоре спотыкается об Мелочь, и Мелочь так воет, будто плачет… Я подхватываю Мелочь, прямо под мохнатое рыжее пузо, уношу к себе и тоже плачу – потому что я сейчас папу ненавижу, но я уже знаю, что его потом прощу всё равно… И я плачу в собачью шерсть и целую Мелочь в нос. И я не хочу, чтобы другие это видели! Никогда! Я не могу это показать, это слишком моё, внутри…
Я зажмурилась. Я не знаю, исчезла от этого картинка на моем экранчике или нет. Но я закрыла глаза. И сжалась. И поняла, что мне дует по ногам, как в машине, когда папа врубает кондиционер… И мне казалось, что, если я открою глаза, за окном будет утренняя дорога, московские дома… Но были серые сумерки, пустой кабинет. Остальные куда-то ушли, их экранчики погасли…
А на моём были слабые отблески и ничего… ничего интересного: мама моет в коридоре пол. И мало ли, почему она это делает, может, мы с Мелочью с прогулки вернулись с грязными лапами, ну я не знаю…
В кабинет вдруг вошёл Юра, встал
