берега. Вот и всё. Надо отвести Мелочь домой и пойти в театралку. А завтра с утра в поликлинику. А в воскресенье с мамой и папой, как раньше, поедем в аквапарк…
И всё остальное тоже будет как раньше.
Собака на том берегу мчится вдоль ручья, кидается в воду, хочет догнать свой мячик… Догнала, кажется. Мне отсюда плохо видно.
В телефоне пищит напоминалка. Через полчаса я должна быть в школе.
Перед премьерой все всегда дёрганые. Даже если это просто «Федот» и мы его уже ставили. Даже если в зале будет только начальная школа, которая вообще ни черта не поймёт. Но все ходят нервные и счастливые. Голос пробуют, мычат и дышат диафрагмой.
– И-Э-А-О-У-Ы-И-Э-А-О-У-Ы-И!
И так по кругу до позеленения.
– И-Э-А-О-У-Ы-И!
Я тоже так могу. Вдыхаю носом, топырю руки и иду, подвывая, за кулисами к гримёрке. В реальной жизни это физкультурная раздевалка… Девчоночья. Но сейчас там все подряд.
В углу у чайника сидит наш Глеб, помогает Машке распутывать какие-то провода.
Машка вытряхивает чёрный парик Бабы-яги. Напяливает его на Глеба, поправляет… Глеб его сдирает, кидает Машке в лицо… Оба ржут. Для нас Глеб Гордеев не тупой. Он наш, театральный…
Теперь Машка стоит перед зеркалом в чёрном парике. Непривычно. А лицо знакомое!
Всё сходится, совпадает зеркально наоборот… Не знаю, какие слова тут нужны, на каком языке. Это вообще не про слова, кажется. Не про голос, хотя он тоже похож.
Всё складывается, как пазл. Вот он, перед глазами. Целиком.
Я его сейчас чувствую. Мощная картинка. Я уже видела одну про школьную сцену, на ней наша математичка Татьяна Геннадьевна в маске и перчатках. Это не перфоманс, нет. Это что-то страшное, почти апокалипсис. Не очень понимаю, что именно, но всем будет очень страшно.
– Вика, ты чего?
– Голова кружится. Я посижу.
– Чаю сделать? – спрашивает Глеб. Он дежурный по чайнику! Это самая важная должность.
– Сделай.
Сижу, головой к стене, в руках пластиковый стаканчик, перед глазами кусочки пазла.
Я чую страх, панику, отчаяние. Они впереди у всех нас. Как сделать, чтобы их не было? Как их заминусовать, отменить?
Я знаю как. Это просто. В смысле просто придумать и сложно сделать.
Я ведь пауэрбанк! Аккумулятор! Я их всех заряжу счастьем. Так, чтобы никто не хотел никого убивать… Чтобы исчезла ненависть к тем, кто не такой… К странному Диме, к дорогому Ж, к Глебу-одиночке… чтобы не было плохого.
Вообще плохого.
Надо только дождаться начала спектакля.
Ксансанна заходит в гримёрку, гладит меня по голове – и я только сейчас понимаю, что голова болит. Ксансанна добрая и всё знает и понимает… Как мама Толли. Потому что они на самом деле…
Но это сейчас неважно. Я собираюсь менять мир.
Я знаю, как это сделать. Я же записывала! Ещё в августе, на даче. Потом бросила.
Мне сейчас кажется, что эти записи делал другой человек. Такая девочка-девочка, наивная и… Лучше, чем я. Но это всё отвлекает, не надо думать о прошлом. Листаю, смотрю, формулирую. Ищу подсказку!
Я проматываю запись про первую встречу, ищу слова Юры, как можно поменять время на энергию. Три месяца жизни на заряд для Экрана. Я вспоминаю, как мама Толли учила меня заряжать экран в доме милосердия. Как будто специального готовила к такому. Значит, на самом деле выбора нет.
Это моя точка невозврата.
Машка дала третий звонок, в зале началка, учителя, родители…
Занавес ещё не поднят. На сцену уже выходят Скоморохи, готовятся выкликать. Звучит минусовка «Коробочки». В кулисе стоят Царь, Федот и Маруся… Меня отодвигают к столику с реквизитом, к Машкиным икеевским сумкам, к бутылкам с водой.
Я стою, закрыв глаза, вспоминаю свой значок. Зелёная перевёрнутая капля. Он сейчас как будто бы неярко светится у меня на груди. Это ведь всё просто! На школьной сцене тоже есть экран. Мы на нём смотрели фильмы по программе. И гоняли презентации постоянно.
Закачать эмоции в экран и потом направить в зал. Чтобы накрыло… Весь зал. Я попробую, я же смогла тогда, в доме милосердия…
Это не страшно! Я не имею права думать иначе. У меня на шее ключик. Я его стискиваю. Я за него держусь. Мне кажется, он очень горячий.
Я так и выхожу на сцену, держась за ключик…
– Вика, ты куда?
– У неё голова…
– Вика, ты меня слышишь?
Занавес поднят, на сцене скоморохи, за ними экран. Там должно появиться сказочное царство. А вместо него будет яркое сияние. Счастье и здоровье.
«Кому повезёт такое сильное словить, легко выздоравливают и ещё долго ничем не болеют… Ты же знаешь, мы этим лечимся».
Я всё сделаю.
Экран вспыхнул холодным белым, таким, как заморозка. Потом алым. Потом оранжевым. Потом всем сразу, что у меня есть. Иначе никак.
Кто я? Зачем я? Почему сейчас март? Почему я стою на сцене перед занавесом? Я должна сидеть на переднем пассажирском. Впереди разбитое лобовое… ст… хру… ст… не помню слово. Помню, как болела голова. Помню дым…
– Дым!
– Отключайся!
– Сейчас расплавишься!
Юра и Тай. Йула и Тщай.
– Дым, нам пора! Тебе пора, Дым.
Дым. Это значит «чужестранка». Или «янтарь из иного мира», если гласную тянуть.
Я – Дым.
Кажется, был июнь. А сейчас начало марта. Девять месяцев прошло. Это слишком много.
Зато я спасла людей.
Всё вокруг становится ярко-белым. Как открытый текстовый файл в моём мобильнике. Как стена, на которой больше не видно тень яблони.
Экран раскаляется. Мы сияем.
А потом мы гаснем.
В городе Захолустье светлый вечер, в домах зажигаются неяркие огни. Светятся домашние экраны. Один из них – мой.
КОНЕЦ2019–2022,Сан-Франциско – Москва
