спокойных слов «я не увижу». Они означают, что Ольга Николаевна знает о том, что скоро умрет, и, зная об этом, так много и хорошо думает о будущем. Какая она!..
Подбородок у Паши вздрагивает. Она едва сдерживает слезы, а Ольга Николаевна смотрит на нее с грустной улыбкой.
— Какая вы!.. — задумчиво и восторженно говорит Паша. — Вы очень храбрая, Ольга Николаевна!..
— Не знаю… Если я кажусь храброй, то потому, что я стараюсь думать не о себе, а об Оле, о тебе… О будущем…
Ольга Николаевна медленно повернулась на спину.
Прошло несколько минут в молчании, прежде чем откликнулась на разговор Пелагея Дмитриевна.
— О будущем нынче легко думать, — сказала она. — Только так надо, чтоб думка с делом сошлась… Сойдется — вот и ладно…
Она помолчала, обдумывая начало рассказа, потом предупредила:
— Что я сказывать, буду — понять надо… Значит, так дело было. Жил подле нас молодой мужик Стратонов Иван Игнатов. Здоровый, сильный, на лицо гладкий. Всем взял, в одном только нехватка — об одном себе думал… Вот и ладно!.. Захотел этот Иван Стратонов забогатеть и поехал за Байкал-озеро по золото. Поехал и попал в тайгу: лес, камни и нету никого… На тысячу верст один. Мало ли, много ли он шел, а только чего искал, нашел. Видит: сверкает под ногами. Золотишко-то он видит, а того не примечает, что за деревом старая баба — Земная сила стоит, от него хоронится и это золотишко ему под ноги кидает… Вот ладно!.. Нахватал он золота так, что невподъем ему. Тут Земная сила оборотилась старушкой старенькой, выходит и спрашивает: «Здорово, добрый молодец! Для кого стараешься?» А тот от натуги хрипит, глазами ворочает: «Для кого? Понятное дело, для себя стараюсь». Усмехнулась старуха: «Что ж, говорит, доброе дело. Старайся, старайся!» Вот и ладно… Сказала так, зашла наперед его, обернулась куском золота огромаднейшим и на дорогу легла. Увидел он это золото, возликовал, конечно, и давай его поднимать. Стал поднимать и такую тяготу на себя принял, что сделал шаг — по колено в камень ушел. Сделал второй — по пояс вдавился… И сбросить рад бы, да куда там — разве Земную силу сбросишь! Так она его и вдавила в камень. Вот ладно! Проходит год, может, два, может, десять, и опять в те сокровенные места человек является. Молодой еще, при очках, из себя не дюже чтобы могучий. Вот хорошо! Идет это он по лесу и знай одно — по камням длинным молоточком постукивает. Отобьет камешек, повертит в руках, какой вовсе бросит, какой в сумку спрячет, а потом вынет плант и карандашик и на планте карандашиком отметку сделает… Вот ладно! Доходит он до того места, где золота много и Земная сила сидит. Смотрит она и дивуется: никак не поймет, чего человек делает: ковыряет золото, а не берет, знай одно — по планту карандашиком водит. Объявилась она ему старушкой и спрашивает:
«Здорово, добрый молодец! Для кого стараешься?»
Тот на нее сквозь очки глянул и говорит:
«Я, бабушка, для будущего стараюсь».
А та, дура таежная, и слов-то таких никогда не слыхала: думала, фамилие такое есть — Будущев!
«Что же, — спрашивает, — это за цаца такая, твой господин Будущев?»
«Это, — отвечает, — не господин, а товарищ, и такой товарищ, который везде пройдет, все найдет, всему хозяином будет. И тебе, Земной силе, на него работать придется…»
Вот ладно!.. Осерчала Земная сила так, аж зубами заскрежетала. Забежала наперед и легла на дорогу куском такого сокровища, какого ни один царь во сне не видывал: в мильён раз дороже золота. Увидел он это сокровище, развернул свой плант, на нем крестик поставил и красным карандашиком кружок сделал. Потом стал и думает: «Нет никакой нужды мне его целиком брать, а дай-ка я, чтобы будущему достоверность показать, от этого куска маленький кусочек отчикаю».
Вот ладно! Решил так, да как по кусмяке-то этой (по Земной силе, значит) как хватит! И молоточек-то у него не простой, из особой стали кован… Тут она свету божьего невзвидела, схватилась да бежать!.. А он посмеялся, свернул свой плант, закурил папироску и в город пошел…
— Что же дальше случилось? — заинтересовалась Паша.
— Что? Самое обыкновенное дело случилось: объявил он кому надо свой плант, обсудили его на собрании, потом там, слышь, по московскому приказанию завод поставили… Сказывали мне и название его, да я не упомнила. И дома там построили, и клуб, а в клубе каждый день сеансы показывают… Звали и меня туда, да у меня в ту пору платочка шелкового не было, я и постеснялась…
Закончила бабушка озорной смешинкой, как раньше сказки заканчивали: «И я там был, мед-пиво пил, по усам текло, а в рот не попало».
Бабушка помолчала, потом не спеша пояснила:
— Это я к тому рассказала, чтобы понятней было. Ты вот намедни Ольге Николаевне говорила, как здесь у вас свеколку растят и сколько от этого хлопот и трудов получается, а Ольга Николаевна прошлое вспомнила: оказалось, труды-то когда еще начались! А для чего? Все для будущего… Ты семечко в землю положишь. Придет время, свеколка вырастет, вырастет и сахарком обернется, а сахарок ребятенку какому-нибудь в питание пойдет… Вырастет этот ребятенок и, может, знаменитое дело сделает. Вот и ладно! Каждый человек урожай принести должен.
7. Ольга Николаевна уходит
От неподвижности, от вечного комнатного тепла стал хрупок и неспокоен сон. Бывало, закроет Паша глаза — и сразу ничего нет, будто в черную яму провалилась, а сейчас о чем только не передумает, прежде чем овладеет ею беспокойная дремота. И обязательно что-нибудь снится.
Спит Паша и видит во сне свою мастерскую. Цех длинный-предлинный. И стоят в нем не станки, а больничные койки. Идет по цеху механик Кузьма Егорович. Одет, как обычно, в синюю спецовку, но говорит почему-то профессорским баском: «Все это чепуха! Если одна нога короче другой на сантиметр, ни один жених не рассмотрит. Так-то, Прасковья Сергеевна, гражданка Струкова!»
Паше становится весело, она смеется, но Кузьма Егорович прижимает палец к губам и шепчет: «Тише, не будите больных!» И голос у него на этот раз женский, как у докторши Надежды Ивановны. И синей спецовки на нем нет, а белый халат. И вовсе это не Кузьма Егорович, а самая настоящая Надежда Ивановна…
В палате горит свет и много людей: Надежда Ивановна, еще какой-то доктор, сестра со шприцем, няньки. Все стоят у постели Ольги Николаевны.
Сон сразу рассеивается, Паша испуганно приподнимается.
