Ал. Шубин
ЖИЗНЬ ИДЕТ
1. Пашино несчастье
Ничто не предвещало несчастья. Наоборот, все складывалось на редкость удачно: утро стояло морозное и веселое, и, может быть, поэтому особенно спорилась работа. В обеденный перерыв по всем уголкам машинно-тракторной мастерской разнеслась хорошая новость: пришла машина с запасными моторами. Их ждали давно, и было понятно, почему все засуетились и без всякого распоряжения кинулись разгружать приехавшую во двор седую от мороза пятитонку. Паше хотелось участвовать в общей работе, и она побежала к машине.
Здесь, около пятитонки, в разгар зимнего солнечного дня случилось то, что совершенно изменило ход событий и, может быть, всю Пашину жизнь. Произошло это так быстро и неожиданно, что восстановить все в памяти просто невозможно. Паша хорошо помнит, как, нехотя поддаваясь человеческим усилиям, по приставленным к машине бревнам пополз тяжелый ящик. Сколоченный из новых шероховатых досок с частыми коричневыми сучками, он пахнул машинным маслом и сосновой смолой. Паша запомнила это так отчетливо потому, что была от него очень близко.
И вот, когда ящик прополз половину пути, одно из бревен громко треснуло, и ящик начал падать медленно и, как показалось Паше, совсем не страшно. Паша попробовала удержать валившуюся на нее тяжесть. Сделать этого она, разумеется, не могла: ящик свалился, и вместе с ним упала навзничь Паша и очень удивилась — как будто не она упала, а все вокруг нее опрокинулось. Вместо ящика, машины и суетившихся людей она увидела бледно-голубое, удивительно спокойное небо. Паша не чувствовала боли, и ей казалось странным, что все вдруг кинулись к ней и стали поднимать ящик.
Она улыбнулась их торопливости и хотела подняться, но тогда ей сразу стало так больно, что она поняла: случилось что-то серьезное. А потом… Потом всё как-то смешалось, и Паша может вспомнить только отдельные кусочки происходившего… Ее поднимают на руки и несут. Откуда-то появляется директорская легковая машина, которую скуповатый хозяин ее, Матвей Иванович, бережет как зеницу ока. Но на этот раз он сам помогает Паше как можно удобнее устроиться на заднем сиденье… Здесь же почему-то оказывается его жена — толстая, вечно сердитая Екатерина Ивановна с двумя огромными подушками. И она совсем не сердитая, а, наоборот, ласковая, и ее ничуть не волнует, что Пашин валенок, пропитавшийся кровью, пачкает белоснежные наволочки. Около Паши, обняв ее, садится бухгалтерша Дарья Никаноровна, а рядом с шофером Сашкой — сам директор Матвей Иванович. Сашка — добрый Пашин приятель — на этот раз хмур и серьезен. Когда Матвей Иванович говорит ему: «Смотри вези легче», он обидчиво отвечает:
— Понимаю… Не маленький…
Еще остались в памяти: покачивание носилок, потолок белой комнаты с необычайно яркими лампами и чьи-то слова: «Нужно разрезать валенок». Над Пашей склонился мужчина в белой шапочке. Было странно, что рот у него завязан марлей, но это не мешало ему говорить. Впрочем, что он говорил и что она ему отвечала, Паша совсем забыла.
Потом…
Во рту у Паши сухо, нестерпимо болит голова.
Первое, что она, открыв глаза, может рассмотреть, — большое окно, разрисованное морозными узорами, а за окном — лиловый рассвет. Под окном лязгают и шипят горячие трубы парового отопления. От них идет сухое тепло.
Паше хочется повернуться, но сделать это мешает слабость и глухая, ноющая боль в ноге.
Собравшись с силами, она ложится на другой бок. Так ей удобнее и видно всю комнату, освещенную неярким электрическим светом. Комната невелика; в ней кроме Пашиной помещаются еще две кровати, три тумбочки, маленький столик и два стула. На койке с правой стороны от Паши лежит на спине сухонькая старушка. Ее лицо повернуто к Паше.
— Здравствуй, коли проснулась! — ласково говорит старушка, очень четко и смешно выговаривая букву «о». — Вечор-то я тебя не рассмотрела, а ты вон какая молодехонькая… Как оно, ноженька-то дюже болит?
— Больно, — отвечает Паша, с трудом шевеля пересохшими губами.
— А ты не поддавайся ей, боли-то, — советует соседка, — она тебя донимать будет, а ты ей: «Я тебя, боль-болюшенька, не больно боюсь, все одно тебя поборю». Так-то оно легче будет.
Чудная певучая речь старушки дышала лаской и была приятна. Слушая ее, Паша почему-то представила маленькую тележку на крохотных колесиках, катящуюся по гладкому полу.
— А что болит сейчас — это хорошо, — продолжала старушка. — Это твоя хвороба изнутри болью выходит.
Наверно, и еще нашлись бы у старушки ласковые слова, но ее внимание привлекло легкое движение женщины, лежавшей слева от Паши.
— С ясным утречком, Ольга Николаевна! — сказала она. — Как спалось-почивалось нонечко?
— Спасибо, бабушка, ничего.
Тихо проговорив это, женщина медленно повернулась, и Паша увидела ее лицо — большеглазое, бледное и такое худое, что по нему совсем нельзя было определить возраст больной. О тяжести болезни Ольги Николаевны свидетельствовали ее руки, очень тонкие, с длинными, казалось, совсем бессильными, прозрачными пальцами.
«Ой, какая она больная!» — с испугом подумала Паша.
Больная была удивительно спокойна. Остановив внимательный взор на лице девушки, она чуть-чуть шевельнула уголками бледных сухих губ.
— Новенькая!.. — сказала она. — Теперь нам с бабушкой веселее будет… Только ненадолго… Ты, девочка, быстро поправишься.
Голос у Ольги Николаевны был слабый и приглушенный, но в простых ее словах была искренняя теплота.
«Сама такая больная, а радуется, что я скоро поправлюсь. Должно быть, тоже добрая», — подумала Паша.
2. Добрая бабушка
По утрам в окно палаты заглядывало холодное оранжевое солнце. Потом появлялась сестра с термометрами. Приносили лекарства. Приходили доктора…
Дни казались одинаковыми, но каждый из них обязательно приносил Паше что-нибудь новое, впервые узнанное и такое интересное, что, засыпая, она непременно думала об этом.
Хотя бы это знакомство с доброй старушкой, которая первая заговорила с Пашей…
По истории болезни значилась она Пелагеей Дмитриевной, но решительно все в больнице, начиная с профессора, звали ее «бабушкой».
Непоседливость занесла Пелагею Дмитриевну в Черноземье из далеких таежных дебрей. В больницу ее привезли со станции, где она, проездом в Ростов, по собственным ее словам, «поторопилась да с вагона и обронилась». Теперь, надолго прикованная к больничной койке, подвижная по натуре старушка нетерпеливо ожидала, когда срастутся поломанные ребра и она сможет продолжать прерванную поездку к внукам.
Говорила она певуче, растягивая слова, и странное дело — Паше эта необычная речь (ей все казалось, что это катится на колесиках маленькая тележка) очень нравилась.
Рассказы свои Пелагея Дмитриевна вела по вечерам,
