на добром слове, царевич! — отвечала черепаха человечьим голосом. — Видно, так тебе на роду написано, ты мой суженый-ряженый. Теперь мы с тобой по гроб жизни не расстанемся!
А царевича такая вдруг жуть пробрала: впору без оглядки убежать. Только такой у черепахи голос нежный, ласковый был, так и зовет к себе!
Сидит царевич, будто к месту прирос.
А черепаха трижды через голову перекинулась да такой красавицей обернулась, любо-дорого! Стоит перед ним, улыбается, словно розан нежный, росой умытый. Краше девушки на всем свете, не найти.
Царевич с нее глаз не сводит, так бы и обнял ее, да сдержался: боялся, вишь, как бы ее не обидеть, не рассердить. Что, как она, осерчав на него, вдруг исчезнет?! Ему бы теперь без нее и радость не в радость, и жизнь не в жизнь!
Тут стали они друг с дружкой беседовать. Сидят рядком, разговор ведут и никак не наговорятся. Об одном начнут, на другое перейдут. Так до самой ночи и проговорили.
А на следующий день старших его братьев с невестами во дворце ожидали. Вот меньшой царевич со своей красавицей невестой и уговорились: он нынче вечером первым к царю пойдет, обо всем его уведомит, а заутро за нею к пруду вернется, сам ее во дворец сведет.
Оборотилась красавица снова черепахой и нырнула на дно пруда. А царевич прямехонько к царю пошел во дворец. Идет, а сам нет-нет да назад оглянется, будто его кто-то за полу тянет. Пройдет несколько шагов, и хоть ничего не видит, а все оборачивается. Хорошо, что до дворца недолго идти было, не то совсем бы себе шею свернул.
А к тому времени во дворце оба старших брата и все бояре собрались, сидят — его дожидаются. Рассказал им меньшой царевич не таясь, какое с ним чудо приключилось, и как он черепахе сказал: «Ты, мол, мне невестой будешь!» Прыснули братья со смеху и ну над ним издеваться-потешаться. Наперебой ему обидные слова говорят, глупые шутки шутят.
Хотел он им было разъяснить, кто его черепаха, а они ему ни единого слова сказать не дали, — задразнили, засмеяли.
Видит царевич, — никто его слушать не хочет, замолчал, обиду в себе затаил за то, что братья его так перед отцом осрамили. «Ничего! — думает. — Теперь, что бы я ни сказал, все гроша ломаного не стоит. Ладно! Придет и мой черед: последний-то смех лучше первого».
Вот настал великий день, ждут все старших царевичей с невестами во дворец. Приказал царь свои чертоги и весь город цветами убрать, — рад, что невесток своих увидит. А в городе повсюду народ толпится, по улицам гурьбой ходит, все такие веселые, разодетые, и стража царская вся в новых кафтанах. Ребятишки малые и те приодеты, по улицам, под ногами у людей, шныряют, царской радости радуются.
Въехали один за другим старшие царевичи со своими невестами во дворцовые ворота. Сам царь на красном крыльце своих невесток встретил, как царевен-королевен встречать подобает.
Собрались они, о меньшом царевиче разговор завели. Начали судитъ-рядить, отца неразумным сыном попрекать. А царь-отец своего меньшого любил, о нем скорбел и очень обижался, злые шутки старших царевичей слушая. Только напрасно им царь выговаривал: после отцовской отповеди они хоть больше на меньшого напраслины не возводили, а за его спиной друг дружку локтями подталкивали, над ним смеялись и со своими невестами сговорились меньшого царевича перед всем народом осрамить, коли тот со своей черепахой к царскому двору объявиться осмелится.
А меньшой царевич отправился на пруд за своей невестой. Поднялась черепаха со дна, вышла на бережок, три раза через голову перекинулась и стала девушкой, как все девушки. Поговорили они меж собой, а царевич и молвит:
— Ну, теперь ступай приоденься! Пора и нам к отцу во дворец ехать.
А черепаха ему в ответ:
— Царевич! Знай, что и я царская дочь. Отец мой был могучий и славный царь. Враги моего батюшки сделали так, что весь наш дворец водой залило, илом занесло, отняли у него царство, а меня заколдовали, — в черепаху оборотили.
И так нежно, ее голос звучал, так она жалостно говорила, что царевичу никуда идти не хотелось: все бы с ней у пруда стоял, ее слушал.
Совладал он с собой; тряхнул кудрями:
— Ладно! — говорит. — Мы с тобой обо всем после побеседуем. Раз я тебя выбрал, ты моя невеста! Пусть люди, что угодно болтают! А теперь ступай принарядись и пойдем. Нас, должно, отец с братьями да с их невестами заждались!
Говорит ему царевна-черепаха:
— У нас, милый, такой обычай: перед венцом — искупаться.
— Ладно! Мы с тобой ужо у моего батюшки во дворце искупаемся, — отвечает царевич.
— Зачем нам там всех беспокоить? Уж лучше мы здесь, в пруду.
Махнула царевна рукой, расступилась вода, и поднялся со дна дворец, весь из золота и хрусталя, так и сияет, так и горит на солнце, просто глаза слепит!
Взяла царевна-черепаха жениха за руку и повела его во дворец. Идет царевич и дивится: уж на что, кажется, царский сын и к богатству привык, а такой красоты и великолепия никогда не видывал.
Вошли они в дворцовую баню, а там их уже чаны мраморные с теплой, как парное молоко, водой ждут. Смотрит царевич, в баньке той весь пол такими коврами устлан, что жаль на них ступать; стены цветным мрамором выложены, из него всякие там узоры да цветы, да птицы заморские искусно так сделаны. Вода по золотым желобам струится, слуги ее оттуда хрустальными кувшинами да серебряными ковшами черпают, а утираться им шелковые рушники подают.
Искупались они, оделись, вышли из дворца, по саду прохаживаются. Полон сад душистых цветов и такой от них дух, так и пьянит, так голову и кружит!
Потом подали им золотую карету с четверкой коней. Кони вороные, сбруя на них золотая, они землю копытами роют, из ноздрей пламя пышет, а карета-то самоцветами разукрашена, так и сияет.
Сели царевич с невестой в карету. У царевны во лбу звезда сверкает, оба в дорогое платье наряжены, оба молоды да пригожи, любо-дорого смотреть.
Рванулись кони вперед, летят — по земле стелятся, чуть дороги копытами касаются. Мигом у дворца очутились. А царь уж было терпение потерял, сидит и сердится.
Как увидели все, какая красавица невеста меньшого царевича, сразу признали в ней добрую волшебницу и очень царевича за такой выбор хвалили. А старшие царевичи при виде такой красоты да богатства просто окаменели. Такого великолепия ни один из них еще не видывал. Протрезвились они, образумились:
