Книга Дневник Евы Хейман - Агнес Жолт

Дядя Бела не хочет, чтобы даже подруги Аги знали, что он сейчас здесь: совсем ни к чему, если все в городе будут это знать. Он говорит, что до конца еще далеко; более того, он боится, что самое тяжелое еще впереди. Я подумала, он говорит о бомбардировках, но ничего подобного. Бомбардировок он не боится. Самое плохое – это если сюда придут немцы. Когда он увидел, как испугались, побелели Аги и бабушка, он сразу добавил, что ничего еще не известно, немцы, может, еще одумаются и не станут продолжать войну, которую все равно уже проиграли. Конечно, он не про Гитлера говорил – Гитлер, ясное дело, безумный, – он говорил про остальных, про рабочих и крестьян. Аги на это ему сказала: а, все они нацисты. Но Аги про всех думает, что они нацисты, даже про тех, кто совсем не нацист. Дядя Бела еще спросил у дедушки, все ли в порядке с аптекой, и сказал, что он будет иметь в виду тех, кто устроил такое с дедушкой, когда Хорти вошел в Варад. Я тут же все вспомнила, милый мой Дневничок, и вспомнила, как Аги говорила, что дедушка не пережил бы, если бы витязь Карой Сепешвари остался в аптеке навсегда. Эта скотина, витязь этот, все еще живет здесь, в Вараде, и даже не здоровается с дедушкой, будто это дедушка поступил с ним так подло, а не он с дедушкой. Я уже давно обещала тебе, Дневничок, что расскажу про этого витязя Сепешвари. В общем, венгры уже несколько дней были здесь, и дедушка очень был зол, потому что они выслали из города все румынские семьи, дали им двадцать четыре часа, так что им все пришлось бросить здесь. Город с тех пор сильно изменился, на улице всегда много народа, но все сплошь незнакомые. Дедушка сказал, это – «парашютисты» из матушки Венгрии, и бабушка с ним согласилась и сказала, что на улицах – сплошь люди с мордами, как у нилашистов. Тут вдруг дедушку вызвали в Ратушу, и комендант сказал, что дедушке больше не место в аптеке, потому что он на стороне румын и вообще ненадежный, потому что еврей. И что теперь хозяином аптеки «Венгерская корона» будет витязь Карой Сепешвари, потому что он надежный, да к тому же витязь. Кстати сказать, комендант города тоже был витязь, витязь Габор Райнаи, а раньше он был Райнер. Я еще радовалась, думала, еврей. Потому что это евреи обычно меняют свою фамилию. Дедушка тоже раньше был Розенберг, только потом стал д-р Режё Рац. Но оказывается, Райнаи – шваб[16], и Аги сказала, что витязи – все швабы. И вообще, Аги считает, в Венгрии почти все, кто у власти, швабы, вот и витязь Сепешвари тоже раньше был Шольц. К сожалению, против того, что потребовал витязь Райнаи, ничего нельзя было поделать, потому что тогда в Вараде еще не было гражданской администрации, или как это сказать, уж не помню. Так что, милый мой Дневничок, этот самый витязь Сепешвари целых два месяца был хозяином аптеки. Слава богу, теперь я уже только в страшных снах вспоминаю о том, что мне пришлось вытерпеть за это время – в первую очередь от бабушки. Бабушка целый день ругала дедушку. Как будто это он подарил свою аптеку витязю Сепешвари, и, дескать, она дедушке всегда говорила, чтобы он не водился с румынами, которых бабушка терпеть не может. Хотя бедный дедушка вовсе с ними не водился. Но что ему было делать, если он был главой аптекарей в Вараде, а значит, должен был заниматься всеми и каждым. Если приезжали гости из Бухареста, не мог же он их прогнать, – наоборот, нам приходилось приглашать их на обед, потому что дедушка был глава. И как тогда было хорошо, что дедушка со всеми знаком; а когда Аги училась на аптекаря, то, из уважения к дедушке, на экзамене ей всегда давали легкие вопросы. Потом, когда хозяином аптеки стал Сепешвари, самое плохое был то, что у нас совсем не было денег: Сепешвари ничего дедушке не платил, и от бабушки я знаю, что мы у всех одалживали, чтобы прожить. Аги и дядя Бела присылали денег из Пешта, но дедушка отправлял их обратно, потому что считал, Аги самой жить не на что, он лучше попросит у кого-нибудь. Бабушку тогда в самом деле трудно было выносить. Она даже еще усугубляла наши несчастья, потому что всегда со всеми ругалась, даже с Юсти и Маришкой, хотя те не получали жалованье, но все-таки оставались у нас и работали. Бабушка все время ругала Аги: почему та развелась с папой, оставила меня у нее на шее, теперь мы все будем голодать и мерзнуть. Правда, и Аги, и папа посылали нам деньги, Юсти даже говорила, что я бабушке даром обхожусь. Аги чуть не каждый вечер звонила и все время говорила дедушке: как только закончится в Вараде военное положение, он должен сразу витязя Сепешвари выставить, потому что Аги все равно этого добьется в гражданской администрации. Помочь ей в этом все обещали, даже министр, Керестеш-Фишер, который, хоть и послал на польскую границу телеграмму, чтобы Марту отпустили, но только ничего из этого не вышло! Бабушка говорила, что Керестеш-Фишер не может ничего приказать витязю Сепешвари. Точно так же, как не смог он заставить пограничные власти освободить Марту. Аги, считала она, только строит из себя человека, который со всеми знаком. Но дедушка сказал, что на Аги можно надеяться, и вообще, тот Керестеш-Фишер тоже витязь, как и Сепешвари, а витязь может приказывать другому витязю. Но бабушка в это не верила и твердила лишь, что витязь витязю глаз не выклюет. То есть витязь Керестеш-Фишер будет на стороне Сепешвари, а не на стороне надьварадского аптекаря д-ра Режё Раца, еврея. Я все это время помалкивала и даже вякнуть не отваживалась. Из своей комнаты выходила только к обеду и ужину, но бабушка и тогда все время ругалась. Очень хотелось мне уехать в Пешт, но у Аги там, из-за еврейского закона, не было нормального жилья, да и вообще мне нужно было ходить в школу. Могла бы я уехать и к папе, но у него для Юсти не нашлось бы места.