– Но вы ничего, ничего не переменились! – восклицает она, хватаягостя за обе руки и усаживая его в покойное кресло. – Садитесь, садитесь,князь! Шесть лет, целых шесть лет не видались, и ни одного письма, даже нистрочки во все это время! О, как вы виноваты передо мною, князь! Как я зла былана вас, mon cher prince![9] Но – чаю, чаю! Ах, боже мой, Настасья Петровна,чаю!
– Благодарю, бла-го-дарю, вин-но-ват! – шепелявит князь (мызабыли сказать, что он немного шепелявит, но и это делает как будто по моде). –Ви-но-ват! и представьте себе, еще прошлого года непре-менно хотел сюда ехать,– прибавляет он, лорнируя комнату. – Да напугали: тут, говорят, хо-ле-ра была.
– Нет, князь, у нас не было холеры, – говорит МарьяАлександровна.
– Здесь был скотский падеж, дядюшка! – вставляет Мозгляков,желая отличиться. Марья Александровна обмеривает его строгим взглядом.
– Ну да, скотский па-деж или что-то в этом роде… Я иостался. Ну, как ваш муж, моя милая Анна Николаевна? Все по своей проку-рорскойчасти?
– Н-нет, князь, – говорит Марья Александровна, немногозаикаясь. – Мой муж не про-ку-рор…
– Бьюсь об заклад, что дядюшка сбился и принимает вас заАнну Николаевну Антипову! – вскрикивает догадливый Мозгляков, но тотчасспохватывается, замечая, что и без этих пояснений Марью Александровну как будтовсю покоробило.
– Ну да, да, Анну Николаевну, и-и… (я все забываю!). Ну да,Антиповну, именно Анти-повну, – подтверждает князь.
– Н-нет, князь, вы очень ошиблись, – говорит МарьяАлександровна с горькой улыбкой. – Я вовсе не Анна Николаевна и, признаюсь,никак не ожидала, что вы меня не узнаете! Вы меня удивили, князь! Я ваш бывшийдруг, Марья Александровна Москалева. Помните, князь, Марью Александровну?..
– Марью А-лекс-анд-ровну! представьте себе! а я именнопо-ла-гал, что вы-то и есть (как ее) – ну да! Анна Васильевна… C'estdelicieux![10] Значит, я не туда заехал. А я думал, мой друг, что ты именнове-зешь меня к этой Анне Матвеевне. C'est charmant![11] Впрочем, это со мнойчасто случается… Я часто не туда заезжаю. Я вообще доволен, всегда доволен, чтоб ни случилось. Так вы не Настасья Ва-сильевна? Это инте-ресно…
– Марья Александровна, князь, Марья Александровна! О, как вывиноваты передо мной! Забыть своего лучшего, лучшего друга!
– Ну да, луч-шего друга… pardon, pardon![12] – шепелявиткнязь, заглядываясь на Зину.
– А это дочь моя, Зина. Вы еще не знакомы, князь. Ее не былов то время, когда вы были здесь, помните, в – м году?
– Это ваша дочь! Charmante, charmante![13] – бормочет князь,с жадностью лорнируя Зину. – Mais quelle beaute![14] – шепчет он, видимо пораженный.
– Чаю, князь, – говорит Марья Александровна, привлекаявнимание князя на казачка, стоящего перед ним с подносом в руках. Князь беретчашку и засматривается на мальчика, у которого пухленькие и розовые щечки.
– А-а-а, это ваш мальчик? – говорит он. – Какойхо-ро-шенький мальчик!.. и-и-и, верно, хо-ро-шо… ведет себя?
– Но, князь, – поспешно перебивает Марья Александровна, – яслышала об ужаснейшем происшествии! Признаюсь, я была вне себя от испуга… Неушиблись ли вы? Смотрите! Этим пренебрегать невозможно…
– Вывалил! Вывалил! Кучер вывалил! – восклицает князь снеобыкновенным одушевлением. – Я уже думал, что наступает светопреставление иличто-нибудь в этом роде, и так, признаюсь, испугался, что – прости меня,угодник! – небо с овчинку показалось! Не ожидал, не ожи-дал! совсем нео-жи-дал! И во всем этом мой кучер Фе-о-фил виноват! Я уж на тебя во всемнадеюсь, мой друг: распорядись и разыщи хорошенько. Я у-ве-рен, что он на жизньмою по-ку-шался.
– Хорошо, хорошо, дядюшка! – отвечает Павел Александрович. –Все разыщу! Только послушайте, дядюшка! Простите-ка его, для сегодняшнего дня,а? Как вы думаете?
– Ни за что не прощу! Я уверен, что он на жизнь моюпоку-шался! Он и еще Лаврентий, которого я дома оставил. Вообразите:нахватался, знаете, каких-то новых идей! Отрицание какое-то в нем явилось…Одним словом: коммунист, в полном смысле слова! Я уж и встречаться с ним боюсь!
– Ах, какую вы правду сказали, князь, – восклицает МарьяАлександровна. – Вы не поверите, как я сама страдаю от этих негодных людишек!Вообразите: я теперь переменила двух из моих людей, и признаюсь, они так глупы,что я просто бьюсь с ними с утра до вечера. Вы не поверите, как они глупы,князь!
– Ну да, ну да! Но, признаюсь вам, я даже люблю, когда лакейотчасти глуп, – замечает князь, который, как и все старички, рад, когдаболтовню его слушают с подобострастием. – К лакею это как-то идет, – и дажесоставляет его достоин-ство, если он чистосердечен и глуп. Разумеется, в иныхтолько слу-ча-ях. Са-но-ви-тости в нем оттого как-то больше, тор-жественностькакая-то в лице у него является; одним словом, благовоспитанности больше, а япрежде всего требую от человека бла-го-воспитан-ности. Вот у меня Те-рен-тийесть. Ведь ты помнишь, мой друг, Те-рен-тия? Я, как взглянул на него, так и предрекему с первого раза: быть тебе в швейцарах! Глуп фе-но-менально! смотрит, какбаран на воду! Но какая са-но-витость, какая торжественность! Кадык такой,светло-розовый! Ну, а – ведь это в белом галстухе и во всем параде составляетэффект. Я душевно его полюбил. Иной раз смотрю на него и засматриваюсь:решительно диссертацию сочиняет, – такой важный вид! одним словом, настоящийнемецкий философ Кант или, еще вернее, откормленный жирный индюк. Совершенныйcomme il faut для служащего человека!..
Марья Александровна хохочет с самым восторженным увлечениеми даже хлопает в ладошки. Павел Александрович вторит ей от всего сердца: егочрезвычайно занимает дядя. Захохотала и Настасья Петровна. Улыбнулась даже иЗина.
– Но сколько юмору, сколько веселости, сколько в васостроумия, князь! – восклицает Марья Александровна. – Какая драгоценнаяспособность подметить самую тонкую, самую смешную черту!.. И исчезнуть изобщества, запереться на целых пять лет! С таким талантом! Но вы бы моглиписать, князь! Вы бы могли повторить Фонвизина, Грибоедова, Гоголя!..
– Ну да, ну да! – говорит вседовольный князь, – я могупов-то-рить… и, знаете, я был необыкновенно остроумен в прежнее время. Я дажедля сцены во-де-виль написал… Там было несколько вос-хи-ти-тельных куплетов! Впрочем,его никогда не играли…
