И Марья Александровна поспешно вышла из комнаты, вспомня освоих людишках.
– Марья Александровна, кажется, очень рады, что князь недостался этой франтихе, Анне Николаевне. А ведь уверяла все, что родня ему.То-то разрывается, должно быть, теперь от досады! – заметила Настасья Петровна;но заметив, что ей не отвечают, и взглянув на Зину и на Павла Александровича,госпожа Зяблова тотчас догадалась и вышла, как будто за делом, из комнаты. Она,впрочем, немедленно вознаградила себя, остановилась у дверей и сталаподслушивать.
Павел Александрович тотчас же обратился к Зине. Он был вужасном волнении; голос его дрожал.
– Зинаида Афанасьевна, вы не сердитесь на меня? – проговорилон с робким и умоляющим видом.
– На вас? За что же? – сказала Зина, слегка покраснев иподняв на него чудные глаза.
– За мой ранний приезд, Зинаида Афанасьевна! Я не вытерпел,я не мог дожидаться еще две недели… Вы мне снились даже во сне. Я прилетелузнать мою участь… Но вы хмуритесь, вы сердитесь! Неужели и теперь я не узнаюничего решительного?
Зинаида действительно нахмурилась.
– Я ожидала, что вы заговорите об этом, – отвечала она,снова опустив глаза, голосом твердым и строгим, но в котором слышалась досада.– И так как это ожидание было для меня очень тяжело, то, чем скорее оноразрешилось, тем лучше. Вы опять требуете, то есть просите, ответа. Извольте, яповторю вам его, потому что мой ответ все тот же, как и прежде: подождите!Повторяю вам, – я еще не решилась и не могу вам дать обещание быть вашею женою.Этого не требуют насильно, Павел Александрович. Но, чтобы успокоить вас,прибавляю, что я еще не отказываю вам окончательно. Заметьте еще: обнадеживаявас теперь на благоприятное решение, я делаю это единственно потому, чтоснисходительна к вашему нетерпению и беспокойству. Повторяю, что хочу остатьсясовершенно свободною в своем решении, и если я вам скажу, наконец, что янесогласна, то вы и не должны обвинять меня, что я вас обнадежила. Итак, знайтеэто.
– Итак, что же это, что же это! – вскричал Мозгляковжалобным голосом. – Неужели это надежда! Могу ли я извлечь хоть какую-нибудьнадежу из ваших слов, Зинаида Афанасьевна?
– Припомните все, что я вам сказала, и извлекайте все, чтовам угодно. Ваша воля! Но я больше ничего не прибавлю. Я вам еще не отказываю,а говорю только: ждите. Но, повторяю вам, я оставляю за собой полное правоотказать вам, если мне вздумается. Замечу еще одно, Павел Александрович: есливы приехали раньше положенного для ответа срока, чтоб действовать окольнымипутями, надеясь на постороннюю протекцию, например, хоть на влияние маменьки,то вы очень ошиблись в расчете. Я тогда прямо откажу вам, слышите ли это? Атеперь – довольно, и, пожалуйста, до известного времени не поминайте мне обэтом ни слова.
Вся эта речь была произнесена сухо, твердо и без запинки,как будто заранее заученная. Мосье Поль почувствовал, что остался с носом. Вэту минуту воротилась Марья Александровна. За нею, почти тотчас же, госпожаЗяблова.
– Он, кажется, сейчас сойдет, Зина! Настасья Петровна,скорее, заварите нового чаю! – Марья Александровна была даже в маленькомволнении.
– Анна Николаевна уже присылала наведаться. Ее Анюткаприбегала на кухню и расспрашивала. То-то злится теперь! – возвестила НастасьяПетровна, бросаясь к самовару.
– А мне какое дело! – сказала Марья Александровна, отвечаячерез плечо госпоже Зябловой. – Точно я интересуюсь знать, что думает ваша АннаНиколаевна? Поверьте, не буду никого подсылать к ней на кухню. И удивляюсь,решительно удивляюсь, почему вы все считаете меня врагом этой бедной АнныНиколаевны, да и не вы одна, а все в городе? Я на вас пошлюсь, ПавелАлександрович! Вы знаете нас обеих, – ну из чего я буду врагом ее? Запервенство? Но я равнодушна к этому первенству. Пусть ее, пусть будет первая! Япервая готова поехать к ней, поздравить ее с первенством. И наконец – все этонесправедливо. Я заступлюсь за нее, я обязана за нее заступиться! На нееклевещут. За что вы все на нее нападаете? она молода и любит наряды, – за это,что ли? Но, по-моему, уж лучше наряды, чем что-нибудь другое, вот как НатальяДмитриевна, которая – такое любит, что и сказать нельзя. За то ли, что АннаНиколаевна ездит по гостям и не может посидеть дома? Но боже мой! Она неполучила никакого образования, и ей, конечно, тяжело раскрыть, например, книгуили заняться чем-нибудь две минуты сряду. Она кокетничает и делает из окнаглазки всем, кто ни пройдет по улице. Но зачем же уверяют ее, что онахорошенькая, когда у ней только белое лицо и больше ничего? Она смешит втанцах, – соглашаюсь! Но зачем же уверяют ее, что она прекрасно полькирует? Наней невозможные наколки и шляпки, – но чем же виновата она, что ей бог не далвкусу, а, напротив, дал столько легковерия. Уверьте ее, что хорошо приколоть кволосам конфетную бумажку, она и приколет. Она сплетница, – но это здешняяпривычка: кто здесь не сплетничает? К ней ездит Сушилов со своими бакенбардамии утром, и вечером, и чуть ли не ночью. Ах, боже мой! еще бы муж козырял вкарты до пяти часов утра! К тому же здесь столько дурных примеров! Наконец, этоеще, может быть, и клевета. Словом, я всегда, всегда заступлюсь за нее!.. Нобоже мой! вот и князь! Это он, он! Я узнаю его! Я узнаю его из тысячи!Наконец-то я вас вижу, mon prince![8] – вскричала Марья Александровна ибросилась навстречу вошедшему князю.
Глава IV
С первого, беглого взгляда вы вовсе не сочтете этого князяза старика и, только взглянув поближе и попристальнее, увидите, что этокакой-то мертвец на пружинах. Все средства искусства употреблены, чтобзакостюмировать эту мумию в юношу. Удивительные парик, бакенбарды, усы иэспаньолка, превосходнейшего черного цвета закрывают половину лица. Лицонабеленное и нарумяненное необыкновенно искусно, и на нем почти нет морщин.Куда они делись? – неизвестно. Одет он совершенно по моде, точно вырвался измодной картинки. На нем какая-то визитка или что-то подобное, ей-богу, не знаю,что именно, но только что-то чрезвычайно модное и современное, созданное дляутренних визитов. Перчатки, галстук, жилет, белье и все прочее – все этоослепительной свежести и изящного вкуса. Князь немного прихрамывает, ноприхрамывает так ловко, как будто и это необходимо по моде. В глазу егостеклышко, в том самом глазу, который и без того стеклянный. Князь пропитандухами. Разговаривая, он как-то особенно протягивает иные слова, – может быть,от старческой немощи, может быть, оттого, что все зубы вставные, может быть, идля пущей важности. Некоторые слоги он произносит необыкновенно сладко,особенно напирая на букву э. Да у него как-то выходит ддэ, но только ещенемного послаще. Во всех манерах его что-то небрежное, заученное в продолжениевсей франтовской его жизни. Но вообще, если и сохранилось что-нибудь от этойпрежней, франтовской его жизни, то сохранилось уже как-то бессознательно, ввиде какого-то неясного воспоминания, в виде какой-то пережитой, отпетойстарины, которую, увы! не воскресят никакие косметики, корсеты, парфюмеры ипарикмахеры. И потому лучше сделаем, если заранее признаемся, что старичок еслии не выжил еще из ума, то давно уже выжил из памяти и поминутно сбивается,повторяется и даже совсем завирается. Нужно даже уменье, чтоб с ним говорить.Но Марья Александровна надеется на себя и, при виде князя, приходит внеизреченный восторг.
