чемоданы до моей комнаты, затем мы возвращаемся на кухню.
— Плита газовая, поэтому вытяжка должна работать, когда она используется. Полы отшлифованы, потому что укладка плитки — следующий проект Тео в этом доме. На кровати есть чистые простыни и одеяло, но я рекомендую обзавестись собственными, если ты гермафоб (человек, панически боящийся микробов).
Я не гермафоб — исключение лишь коммунальное тюремное белье. Я отчаянно жду, что он предоставит мне больше объяснений по поводу своих родителей. Он не делает этого, а я не могу заставить себя давить на него.
— Вот как обстоят дела. Тео здесь нет, только когда он работает или спит. Он не многословен, но все замечает, и он дотошный перфекционист, когда дело касается его работы. Так что тебе лучше держаться подальше от него, когда он носит пояс с инструментами.
Я беру ключ и кладу его на столешницу.
Нолан кивает на ключ, затем дергает головой в направлении крючков у двери.
— Такие странные вещи, как эта, сведут Тео с ума.
— Прости? Например, ключ… один-единственный ключ на пустой столешнице?
Нолан кивает.
— Твоя спальня и ванная — только твои. Ты можешь жить в этих помещениях как угодно, но общие помещения, такие как кухня, гостиная и гараж, нужно будет содержать в порядке, если ты не хочешь, чтобы Тео потерял спокойствие.
Я смеюсь.
— Как ты с ним работаешь? — О, точно… Ты же родился в дурдоме. Безумие, которое мне до смерти хочется разгадать.
— Я занимаюсь деловой частью. Тео делает всю физическую часть. Он делает свое дело. Я делаю свое. Вот почему мы хорошо работаем вместе. Мы дружим уже много лет, но он стал очень замкнутым в своей жизни, поэтому я уважаю его пространство.
— Похоже, он прекрасный парень.
Нолан пожимает плечами.
— Он просто тихий и выглядит немного грубовато, но он работяга, вовремя платит за квартиру и приносит мне кучу денег, потому что каждый дом, который он ремонтирует, в итоге становится предметом торга.
Повесив ключ на крючок, я впервые внимательно осматриваю дом, больше не позволяя Гарольду и Нелли занимать мои мысли. Темно-пятнистые шкафы и блестящие мраморные столешницы выглядят совершенно новыми. Широкие темные наличники со скошенными краями подчеркивают дверные проемы и полы. Здесь пахнет деревом. Мне нравится.
— Твой друг — Тео — хорош. Он сам сделал шкафы?
— Да, мэм. У него больной талант.
Я киваю.
— Ну, я планирую по большей части держаться особняком, и если я не забуду повесить свой ключ, то, думаю, мы с мистером Ридом отлично поладим.
— Отдохни немного. Я зайду завтра, чтобы узнать, не нужно ли тебе что-нибудь.
— Спасибо, Нолан.
Он машет рукой, прежде чем закрыть дверь. Когда я поворачиваюсь, чтобы отправится распаковывать вещи, я слышу приглушенный голос Нолана и голос другого мужчины. Я подхожу ближе к задней двери, где открыто окно.
— Тебя никогда здесь нет, — говорит Нолан.
— Ну, когда я здесь, мне нравится быть одному. Женщина, Нолан? Ты что, блядь, издеваешься?
— Да, женщина. Она из Лондона, и я думаю, она тебе понравится. Кроме того, она согласилась платить вдвое больше, чем ты платишь за аренду, так что веди себя хорошо.
— Мне не нужна чертова женщина в этом доме, которая будет устраивать беспорядок и вонять.
Я поднимаю руку и опускаю подбородок, принюхиваясь.
— Я не воняю, — шепчу я себе.
— Вонять? Я же не на улице ее подобрал, Тео. Думаю, она соблюдает правила гигиены.
— Это еще хуже. Вот о чем я говорю. Вся эта девчачья дрянь: духи, шампунь, пахнущий фруктами, лосьон, пахнущий ослиной задницей, и каждая чертова одежда, пропитанная смягчителем ткани. Свечи, дерьмовые пахучие масла, воткнутые в каждую розетку, и благовония — от всего этого у меня болит голова.
Голос Нолана начинает затихать.
— Тысяча баксов, Тео. Если ты согласен платить и ее часть, то я выселю ее завтра же. Если нет… она останется. Купи затычки для носа.
— Посмотрим, останется ли она, — бормочет Тео.
Задняя дверь распахивается, чуть не лишая меня жизни, пролетев всего в сантиметрах от меня и чуть не расплющив. Я задыхаюсь, когда в дом вваливается Теодор Рид — человек и зверь в одном обличии. В нем три метра роста и, возможно, тридцать пять килограммов твердой мускулатуры и гнева — по крайней мере, так кажется с моими полтора метрами роста и тремя килограммами мускул. Моя непосредственная оценка может быть немного завышенной, но нельзя отрицать, что он сложен как кирпичный дом.
В среднем, сердце колибри бьется приблизительно одну тысячу двести раз в минуту. Я — колибри, зажатая в углу.
Он проводит одной рукой по неухоженным длинным светлым волосам. Я перевожу взгляд на его другую руку, наполовину ожидая увидеть молот, потому что он похож на Тора. Его кожа выглядывает из разрозненных прорех и дыр в джинсовой ткани, обтягивающей его ноги размером со ствол дерева.
Рваная от пота и грязи тряпка, которую он носит в качестве рубашки, абсолютно не скрывает его мускулистую и загоревшую грудь.
Вдохнув поглубже, словно почуяв мой запах, он поворачивается. Я жду, что красные глаза и пятнадцати сантиметровые клыки, с которых капает слюна, поприветствуют меня, прежде чем я стану его вечерней закуской.
Глаза не красные. Они голубые — прямо как у Тора.
— Не лезь к моим вещам и не устраивай беспорядок.
Еще один интересный факт о колибри: несмотря на свои размеры, они относятся к одному из самых агрессивных видов птиц, без колебаний нападая на ястребов и ворон.
— Или, что?
Меня зовут Скарлет Стоун. Я самый маленький ребенок на детской площадке. Я бью хулиганов по яйцам, потому что они никогда не видят моего приближения. Мои навыки самообороны — ноль. Мое время спринта на сто метров — тринадцать секунд.
— Не провоцируй меня, девочка.
Стоя прямо, я задираю подбородок вверх.
— Недавно до меня дошло, что я плачу вдвое больше, чем ты. Я делю дом на три части: каждая спальня/ванная — это треть, а кухня и гостиная вместе — это последняя треть. Ты платишь лишь столько, чтобы покрыть свое спальное место и ванну. Так что, если ты не приходишь и не уходишь, я не хочу видеть тебя на моей кухне или в гостиной. Понятно?
— Иди в свою комнату. — Стальные голубые глаза сузились в щели, создавая более леденящую вибрацию вместо теплого океана.
И все же… Мне нравится, что я чувствую сейчас. Нолана больше нет. Этот человек может сделать два шага, свернуть мне шею и бросить в Атлантический океан. Эта нездоровая возможность, какой бы отдаленной она ни
