— На белом коне, в красном плаще, — язвительно подсказала Татьяна.
Натка с пониманием посмотрела в открытое лицо своей доброй подруги.
— Что ты юродствуешь, — упрекнула Галина сестру. — Я так хорошо это помню, девчонкой закрываешь глаза и даже чувствуешь тепло от первого поцелуя, оно разливается по всему телу…
— Ага, а когда открываешь глаза, оказываешься на гинекологическом кресле, и инструменты звяк-звяк… — опять перебила Татьяна, в ее голосе чувствовалась злость и раздражение на несложившуюся жизнь.
— Господи! Ну почему ты все о плохом да о плохом, — выдохнула Галина.
— Хорошего мало было, — огрызнулась женщина.
— У меня тоже жизнь не сахар! — в сердцах воскликнула Галина. — Но я ни о чем не жалею, потому что любила.
— Ну зачем такая любовь! — обращаясь к Натке за поддержкой, возмутилась Татьяна. — Ни кола ни двора, да еще гулял по-черному.
— Я ведь ни о чем не догадывалась, — удрученно проговорила Галина, ища сочувствия у старой подруги.
Татьяна осуждающе покачала головой.
Сестры не походили друг на друга ни внешностью, ни характерами. Умеющая постоять за себя, быстрая и активная Татьяна была моложе и красивее Галины: черные кудрявые волосы, яркие зеленые глаза, аккуратный носик.
— А потом, знаете, девочки, — Галина медленным движением поправила русые волосы, выбившиеся из-под старомодного заколотого на затылке пучка, — когда догадалась, не могла с ним даже рядом по улицам ходить. Что-то со мной произошло. — Она тяжело вздохнула, и большие серые глаза, обрамленные сеткой морщин, наполнились слезами. — Идем вместе куда-нибудь, просто по делу, а мне хочется невольно на другую сторону перейти, какая-то волна неприязни от него на меня накатывалась. И сердце начинало сжиматься.
— А я, наоборот, когда папочка Лизаветы прискакал и доложил, что больше приходить к нам не будет, потому что его тесть пронюхал и пообещал лишить всего-всего, если он от нас с дочкой не откажется, меня словно к нему прилепили. До этого, придет или не придет, мне было все едино. Лишь бы деньги давал, а когда узнала, что последний раз, что отбывает навсегда, даже показалось, что влюбилась. Потом, правда, когда другой спонсор нашелся, я о нем и думать забыла. Только Лизка все спрашивала, где да где папочка?
— А ты ей что?
— Уехал, далеко-далеко.
— Куда, например? — посочувствовала ребенку Натка.
— Ну что за проблема, в Америку, — небрежно заявила брошенная мать.
— В Америку? — добродушно удивилась сестра. — А зачем?
— Бизнес! — Татьяна подняла искусно выщипанные брови. — Что, не правдоподобно? А он действительно в основном там тусуется. Правда, последнее время вновь ко мне интерес проявлять стал.
— Тусуется! — Галка укоризненно покачала головой.
— Ну что ты ко мне прилипла. Понимаю, у самой бы было все о'кей, а то… — Женщина взяла бутылку шампанского со стола и разлила остатки в фужеры. — Ладно, давайте за детей, чтобы им в этой жизни больше повезло, чем нам. Я, например, в дочку верю. Кажется, всему ее научила.
— Лизоньке должно повезти, — поднимая фужер над столом, провозгласила Галка, добрая душа. — Представляешь, — обращаясь к Натке, продолжила она, — девочка красавица, умница.
— Да, — быстро сообразив что-то, подхватила Татьяна. — Не пьет, не колется, не курит. — Затем, взглянув проницательно в глаза Натке, будто почувствовав что-то, заверила: — С мужиками не шляется, в общем, почти синий чулок, мечтает о деловой карьере.
— Может, поможешь? — чуть краснея, выдавила из себя Галина, обращаясь к Натке.
Наталья знала, что для себя подруга не попросила бы ее ни о чем.
— Да, кто-то должен запустить ее в эту жизнь, — поддакнула продвинутая Татьяна.
— Запустить, — в раздумье проговорила Натка, соображая, кому бы можно было порекомендовать так расписанную обеими сестрами Галкину племянницу.
— Ну да, как воздушный шарик, — образно пошутила Галка.
— Папочка обещал, но, увы, у него свой взрослый сын… — посетовала Татьяна.
— Не видел ее семь лет, — ища сочувствия, Галина горестно покачала головой.
— Она у тебя что, журналистику закончила? — Наташа вынула из портфеля толстую кожаную записную книжку.
— Мы с ней вместе закончили, — грустно подтвердила сестра Галки и добавила: — Последний год, пока училась, продали и заложили все, что могли.
— У нее антиквариат наших родителей оставался, — пояснила Галка.
— Я даже одного старикашку подцепила, богатенького. Он картинами интересовался и прочей стариной. Меня с ним познакомили, чтобы услугами посредников не пользоваться, проценты им не платить.
— Она его обхаживала, обхаживала, — посетовала Галка, — пока ужасная история не произошла.
— Дай я сама расскажу. — Сестра Галины поднялась, кряхтя и прихрамывая, подражая столетнему старцу. Взлохматив на макушке хохолок, она проскрипела: — Ну, красавицы, где тут у вас мое ненаглядное сокровище?
— Сокровищем он обзывал вазу, — пояснила Галина, — она из какого-то редкого фарфора, старинная, ей сто лет. Может, больше. Я в этом ничего не понимаю. Отец собирал. Перед смертью завещал, если будет плохо — продать последней. Он ее обожал.
— Ваза — это все, что у нас и оставалось, — не выдержав, вмешалась сестра. — Так этот, с позволения сказать, мой ухажер от избытка чувств и суеты вокруг нашей ценности взял да и споткнулся! — Женщина сделала такое лицо, что подружки рассмеялись. — Конечно, смешно, а он разбил наследство, на которое у меня вся надежда оставалась. За последний семестр Лизы надо было расплатиться, раз, — она согнула мизинец, — потом выпускной, — она согнула еще один наманикюренный палец, — шмотку приличную, как всем девочкам, ей купить нужно, туфельки, косметику и прочее. — Она укоризненно покачала головой, словно женщины были виновны в ее горестях. — Да и я себя еще не похоронила.
— Ну и что дальше?
— Ваза, как в кино, — на мелкие кусочки. Она на такой подставочке в нише стояла. Я вся побледнела. Знаете, все надежды и мечты в одно мгновение рухнули. Если рассказать предысторию всего, так наплачешься, мы эту вазу с Лизкой по очереди чистили и отмывали месяц целый. На ней фигурки были вылеплены, и в каждой складочке пылинки застревали. А она с меня ростом, высокая и хрупкая. — Татьяна подняла руки вверх. — Старикашка засуетился, мол, плохая подставка, неустойчивая, я ни при чем, дескать. А Лизка, я даже удивилась, откуда в ней такие черты характера проявились, вижу, чуть не плачет, но взяла себя в руки, подходит к старикашке и чистым таким голосом говорит:
— Не расстраивайтесь! Бог дал — Бог взял! Разбилась — значит, к счастью! Пойдемте выпьем.
Тот:
— Что ты, деточка, я не пью.
— Мы тоже не пьем. Правда, мама? — обращается она ко мне и достает бутылку вина. А я, не поверите, готова этой бутылкой ему по башке.
