– Там. Колыван. Повесился.
Глава 36
Два брата
Илья Муромец обеспокоенно посмотрел на опекаемую им девочку: выглядела великая княгиня, надо сказать, паршиво. Исхудавшая, глаза ввалились, да еще и красные от слез. Опять всю ночь плакала. Какой же все-таки размазней был этот Колыван, позор богатырского рода! Немудрено, что расклеился и потерял свою богатырскую силу и живучесть. Только и оставил что записку: «Прощайте и простите, плохой я богатырь, не смог никого уберечь». Умереть-то оно проще всего, жить надо.
Илья его частично понимал: Муромцу тоже много раз приходилось терять близких. Не то чтобы к такому можно привыкнуть, но со временем понимаешь, что это такой порядок вещей, когда твои правнуки могут умереть у тебя на руках от старости в окружении своих правнуков. Тяжелее было, когда погибли очень близкие друзья, Добрыня с Алешей. Когда пять веков дружишь неразлейвода, эта связь не менее прочна, чем родственная. Вот только силу свою Илья потерял тогда не только от горечи утраты; скорее от того, что он, русский богатырь, вроде как все правильно делал и по совести поступал, а стал врагом своего же государства. Вот это его сильно из седла вышибло, да еще смерть друзей. И что? Расклеился он тогда? Да ничуть, жил дальше, думал умереть как обычный человек. А потом и сила вернулась. Так что нечего нюни было распускать, тем более что девочка очнулась и даже жива, хоть и не совсем здорова. Как бы Аленка наша совсем в апатию не впала: такое, что на нее свалилось, и взрослый не любой выдержит…
Цесаревич Софьян попытался прошмыгнуть мимо богатыря; юноша его слегка побаивался, но это хорошо, это полезно. Вообще царьградец Илье нравился, он был тихий и доброжелательный, всегда старался помочь. Размазня, конечно, и боец никакой, но человек душевный. Не всем же воинами быть, книжники тоже полезны. Муромец легонько схватил цесаревича и развернул к себе.
– А я это… апельсины ей, – начал тут же оправдываться юноша, – корабль только сегодня доставил из Царьграда.
– Молодец, – похвалил Илья, – только ей сейчас не апельсины нужны.
– А что?
– Да я даже не знаю… человеческое участие, беседа. Я пытался, но она меня слегка побаивается. Душевно общаться не получается. Я ей подарок приготовил, но чую – не готова она сейчас, ничто ее не порадует. Может, ты сможешь как-то ободрить ее.
– Я попытаюсь.
– Вот и молодца, вот и ладненько. Если не получится, Варвару позови, если уж не она, то я и не знаю, кто тогда сможет.
– Только как приободрить-то? Я не знаю.
– А ты придумай, ты как-никак умный, книг много прочитал. Вот иди и покажи, что не зря.
Цесаревич сглотнул и двинулся к постели; Аленка сидела, опершись о спинку и смотрела в стену красными глазами.
– Доброе утро, – поздоровался Софьян и тут же спохватился: – То есть я не хочу сказать, что все вот это доброе, просто… – Юноша осекся и замолчал, потом добавил неуверенно: – А я тебе апельсинов принес, они вкусные.
– Спасибо, – равнодушно ответила девочка, даже не взглянув на подношение.
Парень неловко молчал, и больная – тоже, пауза затягивалась. Нарушила ее, как ни странно, Аленка:
– Ты теперь, наверное, не хочешь больше на мне жениться. Я теперь страшная и калека.
– Нет, что ты, – замахал руками цесаревич, – я хочу, я всегда хотел, как только увидел… – Юноша густо покраснел и добавил: – Ты очень красивая, только очень грустная.
– Почему мне так не везет, за что это все? – Девочка пошевелилась, попытавшись устроиться поудобнее. – Меня уже дважды пытались убить, оба раза ранили. Первый раз – стрелой в ногу, зажило, а теперь больно, и ноги не слушаются. Я ведь не хотела править. И трона этого не хотела, мой брат должен был… а вон как все сложилось. Отца убили, брата убили, мой единственный верный защитник жить без меня не смог, а я как теперь без него буду? Зачем мне все это? Да заберите вы эту власть, подавитесь ею, только не режьте меня больше. Не знаю уж, что ты про нас подумаешь, у вас, поди, в Царьграде такого нет.
– У нас… – Софьян замялся. – Просили меня не рассказывать, но я уж не смолчу. Ты думаешь, почему меня, наследника, сюда отправили?
– Чтобы мы поженились, скрепляя союз держав наших.
– Верно, да… но это – что снаружи видно. Понимаешь, дело в моем младшем брате.
– У тебя тоже брата убили?
– Нет, слава богу, он жив. Мой брат хороший, я его люблю, но он совсем не похож на меня. Он прирожденный воин, ему тринадцати еще нет, а он уже в поединке взрослого человека может одолеть. Ну а я… сама видишь, не такой. Он бы тебе понравился, отлично сложен, красив, он всем женщинам нравится…
– Не знаю, мне ты нравишься. Ты добрый.
– Спасибо… – Цесаревич покраснел еще больше и замолчал; пауза затягивалась, Софьян краснел все больше, и Аленушка ненавязчиво подтолкнула его к продолжению разговора:
– Так что там с братом?
– Ах да, – спохватился рассказчик, – он вот такой весь, а старший – я. Ну и при дворе очень многие хотели бы видеть его, а не меня на престоле после смерти моего отца. Нет, я люблю своего брата и верю, что и он меня любит, но видит бог, он не семи пядей во лбу. Говоря по-простому – он слегка глуповат. И этим он нравится придворным еще больше, такой и простому народу нравится, и управлять таким проще, и делишки за его спиной проворачивать. И вот меня начали пытаться убрать.
– Убрать?
– Убить; да, меня начали пытаться убить. Они отравляли еду, так что меня выворачивало наизнанку, и только лучшие лекари еле спасали. В меня летели стрелы из темных углов, две попали, но не насмерть. Мой отец, все же он базилевс, не позволял меня убить, у него были свои верные люди. Меня охраняли.
– Тебя тоже пытались убить?
– Двадцать восемь покушений. Семнадцать моих стражников погибли. Отец пытался договориться, но и люди в войске, и вельможи были непреклонны: «Толстяка на троне быть не должно» – это так ему заявили.
– Твой отец тебя любит.
– Любит, я же его сын. Думаю, он вздохнул с облегчением, когда пришло от вас предложение. Так вроде и всем хорошо вышло: я буду здесь, а там на трон сядет мой брат. Я сразу согласился – не покинь я свой город, рано или поздно меня бы убили. Так что не думай, что это только у вас. Власть – она такая, за нее многие готовы убивать. Думаю, это везде так, только все стараются это прятать. Погибни я – народу объявили бы, что старший сын монарха скончался после того, как подавился персиком, базилевс и двор скорбят о потере, упокой господь его душу. И никто бы ничего не узнал. Так что не думай, что я тебя не понимаю: очень даже понимаю.
– Да, действительно мы похожи. – Девочка впервые улыбнулась цесаревичу, чем опять вогнала его в краску.
Илья понял, что подходящий момент настал и, если его упустить, нового можно будет ждать еще долго. Тем более что рассказчик снова надолго замолчал, а практика показывала, что сам он прерывать подобные паузы не умеет.
