Он щелкнул выключателем прикроватной лампы, и мы все замерли, глядя на книгу в его руках, которую окружило гало золотого оттенка, словно это было святое писание какое-нибудь.
1960–1969.
Десятилетие «ОХОТЪ СТРЕЛЬБЪ РЫБАЛКЪ». Десятилетие, когда весь мир стремительно менялся. Свингующий Лондон, «Битлы», Англия выиграла Кубок по футболу, в моду вошла стрижка «Видал Сэссун», люди высадились на Луне. А тем временем в Лонгкроссе окаменелости сохранялись в том виде, в каком они существовали тысячу лет назад, и динозавры продолжали писать чернилами на роскошной бумаге охотничьих журналов. Шафин почти с нежностью провел длинными пальцами по корешку книги, погладил золотые цифры. Он словно бы медлил, боясь того, что откроется внутри. Но вот он решительно взялся за дело.
– Пора, – сказал он. – Посмотрим, как давно все это началось.
Он раскрыл книгу, держа ее на коленях, и мы все склонились над ней.
Шафин переворачивал желтеющую бумагу, и мы просматривали страницу за страницей рукописную чернильную паутину. Я тихо присвистнула. Сотни записей, в каждой – птицы, рыбы или олени, погибшие в определенный день. Буквально книга мертвых. И среди животных – имена, имена людей, детей, которых точно так же, как нас, заманили, а потом превратили в дичь. Наверху каждой страницы, во главе – другие имена: охотников, которые преследовали своих одноклассников, увечили их, ломали и даже убивали.
Шафин перелистывал страницы, пока не дошел до нужного года.
– Тысяча девятьсот шестьдесят девятый, – выдохнул он. – Юстициум первого триместра.
Он повел пальцем вниз по строкам, и я увидела через его плечо ту запись, которую мы нашли ночью в библиотеке, в тот раз, когда нас чуть было не застиг Идеал. Вот оно – имя индийского принца, из-за которого – из-за того, что случилось с ним много лет назад – я рискнула жизнью, лишь бы остановить Генри. Больше ради него, чем даже ради Нел и Шафина.
– Аадхиш Джадиджа, – указала я. – Здесь.
Шафин слегка покачал головой, не поднимая глаз.
– Я не отца ищу, – сказал он. Повел пальцем выше, к верхнему краю страницы. – Господи! – вырвалось у него.
Я заглянула ему через плечо: «Протокол Ордена Оленя, Лонгкросс-холл, Юстициум Михайлова триместра, 1969».
– Значит, так оно и есть, – сказала Нел.
– Не в том дело, – нетерпеливо отмахнулся Шафин. – Имена!
Я проследила за его пальцем и прочла имена охотников, присутствовавших в тот роковой уикенд 1969 года.
– «Ролло де Варленкур, Мастер Охоты, – прочла я. Отец Генри, это ожидаемо. Но дальше. – Чарлз Скелтон. Миранда Петри. Серена Стайлс. Франческа Моубрэй».
Братья. Все до одного.
Брат Скелтон, учитель истории, расписывавший нам битву при Хаттине. Тот самый, который так переживал за пунктуацию, мы прозвали его пунктуационной полицией. Брат Моубрэй, преподавательница классических языков, это она рассказывала нам о том, как пятьдесят псов растерзали Актеона. Брат Стайлс, тоже преподававшая историю, с ней мы добрались до Джанни Висконти, охотившегося не на животных, а на людей. И во главе – Ролло де Варленкур, Мастер Охоты.
– Пятеро, – подытожила я. – Ровесники, все бывшие ученики. Они все заодно, они все участвовали в «Охотъ, стрельбъ, рыбалкъ». В школе они были Средневековцами, а когда выросли, все, кроме отца Генри, стали братьями. Так этот цикл возобновляется, Порядок сам себя поддерживает и добрые старые времена – как говорил Генри – не кончаются.
Шафин посмотрел на меня:
– Как далеко охотничьи журналы уходят в прошлое? Ты не обратила внимание?
Я призадумалась:
– В Средние века, запросто.
– Господи! – сказал Шафин. – Это началось, еще когда Средневековцы были в самом деле средневековыми.
Он все еще просматривал книгу.
– Смотри! – ткнул он в случайную страницу.
«Протокол Ордена Оленя, Юстициум Михайлова триместра, 1962, Бэддсли-мэнор. Юстициум триместра Хилари, 1967, Полесден-кросс. Юстициум Троицына семестра, 1965, Дербишир-хауз».
Он поднял глаза:
– Выходит, это распространено гораздо шире. Не только Лонгкросс.
– Так и должно было быть, – кивнула я. – На протяжении тысячи лет не каждый же год тут учился в старших классах кто-то из де Варленкуров. Случались между ними зазоры – и тогда другие вожаки Средневековцев приглашали в свои замки на тот же кровавый спорт.
– Но у них всех есть одно общее, – сказал Шафин.
– Школа, – закончила его мысль Нел.
– Секта управляет школой, – подхватила я. – И школа подпитывает секту.
– Теперь вожаком стал Куксон, – сказал Шафин. – Генри ведь так и говорил: Порядок продолжится, пусть и без него.
– Так не будет! – Я поднялась. – Шафин, бери журнал. Нел, бери телефон.
– Куда мы идем?
Я уже стояла у двери.
– Настала пора все рассказать Аббату.
И вдруг пальцы мои замерли на ручке двери, похолодели.
– Нет, погодите! А вдруг он тоже в этом замешан?
– В журнале его нет, – напомнил Шафин.
– И он не носит перстень-печатку, – добавила Нел.
– Хорошо, – сказала я. – Тогда идем.
Глава 34
Аббат просмотрел признание Генри с начала и до конца, не промолвив при этом ни слова.
Он зажал себе рот левой рукой, лицо окаменело от ужаса. Нел была права: на левой руке Аббат не носил перстень-печатку, лишь простое обручальное кольцо из золота. Правда, и это меня чуточку удивляло, ведь никто никогда не видел Аббатису (так ее, наверное, надо было бы называть). Впрочем, может быть, она умерла. Ведь Аббат был не так уж молод, а после того, как посмотрел видеозапись, и вовсе выглядел стариком.
Видео закончилось, повисло долгое молчание, лишь глухо тикали часы с маятником на каминной доске.
Мы все трое сидели в глубоких кожаных креслах, а по другую сторону стола из красного дерева – Аббат. Он был в мантии, мы все – в тюдоровских плащах. На стенах дубовые панели, ряды книг на полках, над головой дипломы и сертификаты в рамках. Наверное, мы все вместе выглядели словно картинка из рекламного проспекта СВАШ. Более цивилизованного разговора и представить себе невозможно. Вот только увиденное Аббатом – дикарство в чистом виде.
Он довольно долго молчал. Потом снял очки, потер переносицу. Вид у него сделался немного чудной, как бывает, когда человек все время носит очки и вдруг появляется без них. Он выглядел разбитым.
– Бедный Генри, – печально произнес он. – Под конец он совсем растерялся. Простите меня: я не подозревал, что это было самоубийство.
Аббат вернул очки на место, помигал, точно сова, и пристально уставился на нас.
