Вот еще один просвистел мимо, и Лаис отпрянула за колонну.
Отчего так запаздывает Хризос? Он назначил ей встречу здесь, в храме Афродиты, и это показалось Лаис прекрасным предзнаменованием: ведь Афродита — ее покровительница и путеводительница. Как только Лаис получила послание Хризоса, вмиг развеялась дымом тоска, вмиг забылись печали и обиды, которых так много накопилось за то время, как Эрос пустил свою стрелу — и Лаис отчаянно влюбилась в этого хладнокровного красавца.
Имя Хризоса недаром значило — золотой. Он был хорош собою необычайно, невероятно, сокрушительно! Он ослеплял. Одни его черные глаза чего стоили!..
Восемнадцатилетний Хризос отлично знал о своей удивительной красоте, оттого и не отягощал тело лишними покровами. Что и говорить, сам Аполлон мог бы позавидовать его сложению, его воистину золотистой коже, его горделивой поступи! Счету не было восхищенным взорам, посылаемым ему вслед пылкими гимнофилами[76], и страдальческим вздохам, которые исторгались влюбленными обоего пола, когда этот юный сердцеед шествовал по улицам Коринфа обнаженным, лишь увенчанным лавровым венком победителя очередного состязания атлетов. Впрочем, иногда мучитель нарочно являлся на симпосии задрапированным с ног до головы в темную невзрачную хламиду, да еще держал глаза опущенными, и ни слова не отвечал на подобострастный лепет поклонников, и не внимал музыке, и отворачивался от самых хорошеньких виночерпиев, которые так и донимали его своей услужливостью, а гетер и флейтисток и вовсе не замечал. Ту же из них, которая решалась приблизиться и робко коснуться края его одежды, он отвергал столь презрительным движением краешка рта, что бедняжка ударялась в слезы и убегала прочь.
Вот и с Лаис он поначалу обошелся так же.
Хризос слишком долго пренебрегал ею, так долго, что она уже разуверилась в своих силах и втихомолку стала задумываться: да неужели правы те, кто уверяет, будто ее время миновало?! И вот его призыв, и вот она здесь…
Да, она-то здесь, а вот где же Хризос? Скорей бы он пришел и разогнал этих гнусных гарпий, этих алчных гиен, которые охотятся на нее… На Лаис, на прекрасную львицу, гордость Коринфа и всей Аттики!
…С тех пор как она была оправдана перед ареопагом и верховной жрицей храма Афродиты Пандемос и получила дозволение архонта вести в Коринфе такую жизнь, какую ей будет угодно, Лаис стала самой обожаемой гетерой города. Кто-то называл ее Лаис Коринфской, кто-то, особенно гости из Эфеса, — Тринакрийской, и она отзывалась на оба эти имени.
О спасении девушек Эфеса, которое совершилось благодаря ей, быстро стало известно, поэтому Лаис славилась не только красотой и мастерством, но и умом и храбростью.
Плата за ее ласки и общество была баснословной! Именно благодаря ей возникла в Аттике пословица: «Не всякому плавать в Коринф!» — что означало: не всякому по карману провести время в этом городе. Однако были люди, с которых она никогда не брала денег за свою утонченную любовь, дарующую такое наслаждение, которое можно было испытать только в ее объятиях. Это были Клеарх, Неокл и Артемидор Главк.
Артемидор все-таки женился на Мелиссе, которая родила ему двух детей, но вся его любовь принадлежала Лаис, хотя он так и не смог простить ей тот обман в мраморном подземелье.
И Лаис оказалось очень нелегко уговорить Артемидора пожертвовать той статуей, которая так долго была для него идеалом возлюбленной. Однако все же в один прекрасный день ту мраморную красавицу вынесли из подземелья и поставили в храме Афродиты — рядом с мраморным же красавцем, которого случайно нашла Лаис во время своего побега из темницы кошмаров.
Знатоки, глядя на эти статуи, уверяли, будто они изображают живших в давние времена любовников и принадлежат резцу того самого скульптора, который изваял статую Афродиты Пасеасмены, найденную в капище Кибелы.
Воистину, Афродита не напрасно благословила ее путь в Коринф, в свой храм!
Лаис была одной из тех великолепных женщин, о которых говорили: «Подлинное наслаждение можно познать только у гетер, которые отдаются, как шлюхи, и в то же время умеют вести себя, как самые изысканные и высокородные госпожи!»
Народ стекался смотреть на роскошные колесницы Лаис, когда она, одетая в одежды из драгоценных тканей, отправлялась на прогулку. Вокруг нее постоянно толпились богатые поклонники, художники и поэты прославляли ее. Без нее не начинали ни народного праздника, ни храмовой церемонии…
Наслаждаясь жизнью, для которой она была рождена и на которую она была благославлена Афродитой, наслаждаясь всеобщим поклонением, Лаис и не заметила, как прошло двадцать лет.
Двадцать лет…
И куда они подевались?! Вчера еще она была юной, как полураспустившаяся роза, а нынче с пышной розы вот-вот облетят лепестки…
Ярким сиянием своей красоты Лаис все еще затмевала остальных женщин, однако чувствовала, что время ее как похитительницы мужских сердце проходит. Только верные друзья не изменяли ей, а остальные поклонники приходили и уходили… Причем уходили теперь гораздо чаще, выбирая более молодых и свежих, хоть, возможно, и менее искушенных в любви гетер. Но где Лаис блистала по-прежнему, так это в импровизации и танцах!
Тем временем утонул во время бури у берегов Эфеса Неокл. Ушли на поля асфоделей Артемидор и Клеарх…
Давно умерла Кирилла, да и верховной жрицей школы гетер стала уже другая Никарета.
Лаис покинули все, кого она любила.
И лучшая коринфская гетера решила, что ее жизнь тоже кончена…
Она все чаще приходила на могилу Гелиодоры, гладила рукой плиту с надписью: «Прекрасная Гелиодора, подруга Лаис, жертва коварства Мауры» — и думала, что пора бы уже сочинять и надпись для собственного надгробия. Только кто придет сюда вспомнить о ней и принести жертву ее тени?
Как Лаис жалела теперь, что у нее не было детей! Она оставалась одна. Правда, Нофаро и Дарей, у которых, кроме Дороса (он жил поочередно то в Мегаре, то в Эфесе, а теперь стал наследником Неокла и окончательно перебрался в дом своего деда), было еще пятеро детей, не забыли Лаис и звали ее к себе в Мегару. И Лаис все чаще думала, что, наверное, надо и впрямь поехать туда, выстроить себе дом над бухтой Нисея и жить поблизости от людей, которые одни только и остались от ее прошлого.
И вот однажды в Коринф приехал юноша из Фессалии по имени Хризос…
…Хризос все не появлялся. Однако и гарпии перестали швыряться камнями. Наверное, устали и присели отдохнуть.
Лаис облегченно перевела дух, устроилась поудобнее под прикрытием колонн и стала смотреть на дальний луг, откуда должен был прийти ее несравненный возлюбленный.
О цветущие луга Фессалии!.. Ничего подобного не видела Лаис в жизни, а она прожила достаточно, чтобы пресытиться виденным. Эти луга, исполненные красок и ароматов, и, конечно, Хризос, неодолимая страсть к нему, по сравнению с которой все прочее, ею испытанное, казалось лишь бледными лунными лучами по сравнению со жгучим солнцем (о это великое и безжалостное свойство любви — затмевать прошлое!), — вот что вывело ее душу из дремотного оцепенения, вот что заставило ощутить себя молодой, пылкой, безрассудной — и снова полюбить жизнь.
