зорко, но незаметно присматривался к тем, кто его хаял. Но ругали и проклинали больше покойного Андрея. Новгородцы всё ещё не могли забыть страшного голода, который наступил после ухода владимирской рати. Сёла на многие сотни вёрст лежали в развалинах. И припасы, и даже семенное зерно были пограблены либо сожжены, а хлеб с юга не поступал, потому что Андрей в отместку за своё поражение перекрыл все дороги в Новгород — и посуху, и по воде.
Новгородцы ели тогда липовую кору, траву и мох; матери, ополоумев от горя, укладывали грудных младенцев в деревянные зыбки и отпихивали от берега: авось река вынесет ребёнка к добрым и сытым людям...
Понемногу в цепком уме Гюри складывалось твёрдое убеждение, что мизинный люд и мелкие купцы не станут противиться воле Всеволода. Владимир — это тебе не Полоцк, куда новгородцы недавно ходили войной и вернулись с немалым выкупом: полочане от боя уклонились.
Вражды же с Владимиром простой народ боялся как огня. Да и не всё ли равно, кому платить подати: княжеским ли тиунам, своим ли боярам-лихоимцам? Хрен редьки не слаще. А уж коли кулаки зачешутся, то под боком и емь, и чудь, и ливонцы. При поддержке княжой-то дружины и кулаком махать сподручнее — сила солому ломит!
Совсем по-другому рассуждали нарочитые люди — бояре, купцы и вожаки разбойных ватаг, воеводы-ушкуйники.
Боярам княжеская узда хуже удавки, без позволения и шагу не ступишь. А пока каждый сам себе господин и повелитель: что хочу, то и ворочу. Воеводам-ушкуйникам любой самовластец тоже не с руки. А Всеволода Юрьевича они и вовсе невзлюбили, с тех пор как он закрыл им пути в земли приволжских народцев — мордвы и черемисы. Скажите на милость, велик ли грех пощипать нехристей или какой-нибудь торговый караван!
Что же касается богатых купцов, то они с отцами города, боярами, жили в полном согласии. А ссора с великим князем их не пугала. Ну, не дозволит он им, к примеру, торговать с Киевской Русью, так ведь их кораблики через Варяжское море бегают в самые дальние западные страны, а запереть этот путь у князюшки силёнок не хватит.
Таких вот разговоров понаслушался Гюря досыта, прежде чем отправиться к посаднику Мирошке Нездиличу.
* * *
Зелёное, с петушиным пением, вставало над Волховом утро, когда Гюря подходил к дому посадника. На деревянной мостовой, которую перестилали, видно, совсем недавно, ещё светилась ночная роса. Из сточной канавы пахло помоями.
К воротам Мирошкиного дома через канаву был перекинут мостик, довольно широкий, чтобы по нему могла проехать тройка.
Гюря постучал в калитку. Во дворе утробным басом откликнулась собака, и немного погодя мужской голос спросил:
— Кого надо?
— Посадника.
— А ты пораньше не мог явиться?
— Кто рано встаёт, тому бог подаёт. Коли хозяин спит, разбуди. Скажи, вестник к нему из Владимира.
— С того бы и начал, — проворчал привратник, распахивая калитку. — Проходи.
Мирошка Нездилич встретил Гюрю, сидя за завтраком.
— А, это ты, купец, — сказал он. — Спозаранку дела вершишь. Только я покупать ничего не собираюсь.
Гюря молча подал ему медный кружок, на котором был выбит знак Всеволода — две поперечные перекладины с подножием, крышей и с кольцом-отпятнышем.
Посадник мгновенно поднялся.
— Ну и ну, — промолвил он с нескрываемым удивлением. — А ведь я тебя, на пирах встречая, и впрямь за киевского купца принимал. Усы и те как у киевлянина, вислые. Ох и лицедей! Да ты садись, в ногах правды нет. Откушать не хочешь?
— Потом, — сказал Гюря, усаживаясь. — Сперва потолкуем. Ушей посторонних тут нет?
— Пока не позову, никто не войдёт. Сказывай.
— Сказ мой будет недолог. Великий князь велел мне разузнать, куда клонится Новгород, как примет покровительство Владимира и как велика власть его противников. Всё это я выведал. Теперь настала пора действовать. У Всеволода Юрьича светлый ум и просторные замыслы, он не чета другим князьям, кои радеют только о собственном брюхе и дальше носа не желают видеть.
— Знаю, — кивнул окладистой бородой посадник, — он хочет собрать удельные земли от Русского моря до Варяжского.
— Да, собрать в единый кулак, как это было при его пращуре Ярославе Мудром. И он своего добьётся. Чернигов, Киев, Рязань, Муром уже теперь ходят у него в поводу, хоть иной раз и пробуют у́росить, как плохо объезженные кони. Но наш их объездит.
— А Галич?
Гюря хмыкнул и наклонился через стол:
— Князь Ярослав совсем стал плох здоровьем. Это но слухи, а верные вести. У него один наследник — сын Владимир, а Владимир-то, смекай, Всеволоду сестричем[81] доводится.
— Да какой из Владимира князь? — возразил Мирошка Нездилич и даже плюнул от возмущения. — Ведь он, сказывают, бабник и пьяница, а окромя того, дурак дураком!
— Вот ты и молвил в самую точку. Дураки-то во все времена в цене были, поскольку безропотны и тому, кто поумнее их али похитрее, в рот смотрят. Так что с Галичем дело решённое. Святослав Киевский тоже глубокий старец, на ладан дышит. На его место Всеволод Юрьич посадит угодного человека из колена Мономашичей. И станут тогда на Руси князья не князьями, а подручниками вроде воевод. Ты поразмысли, не совестно ли нам, русским людям, с единым языком и верой, врозь тянуть да друг дружке глотку рвать на радость ворогам? Сколь крови пролито в усобицах — реки! А ну как сыщется неприятель посильнее тех же половцев? Устоит тогда нынешняя заплатная Русь? Вот то-то и оно, умоемся слезами, да поздно будет.
— Ты меня не уговаривай, как красну девицу, — насупился посадник. — Что к чему, я не хуже твоего понимаю, потому и держу сторону великого князя. Да ведь супротив архиепископа не больно попрёшь. Краснобай и лукавец. Сам небось слыхал, как он на вече народ морочит. Да ещё и Священное писание приплетёт... «Лучше уповать на бога, нежели надеяться на князей, и как петь песню Господню под властью чужой?» Не будь его, Ильи, я бы давно народишко вразумил.
Чёрные, как вода в лесных омутах, глаза Гюри перехватили голубенький взгляд посадника.
— Всяк человек не бессмертен, — заметил он, — и ваш владыка тоже.
— Как же, дождёшься. Он ведь здоров как бык.
— Бывает, и здоровые в одночасье помирают. Вот батюшка моего князя Юрий Владимирович, царство ему небесное, поел грибков на пиру у боярина Петрилы и того...
