от того давно отошли, – пели им песни, начитывали молитвы. Любили их. Боялись их.
Они были добры к тем, кто верует. И карали тех, кто отвернулся от них. И Маришка проклинала себя последними словами за то, что посмела в них усомниться.
Теперь она здесь. Со всеми ними – неверными детьми неверных родителей.
Узел внутри живота затянулся ещё сильнее. Грубая коричневая ткань подола сморщилась под Маришкиными ногтями.
Быть может, ей стоило бы попросить Настю тоже просить прощения. Быть может, проси они вместе, Всевышние лучше расслышат. За здравие Императора молилась целая Империя – и он был здоров. Быть может, именно так оно и работало.
Маришка скосила глаза и увидела, что подруга с такой силой сжимает кулаки под столом, что побелели костяшки. Настины губы не двигались, глаза уставились в одну точку.
«Александр никогда не молится», – вспомнила приютская. По её спине пробежали мурашки.
К чему это привело?
«Моя сестг'а г'аздавала листовки г'еволюционных кг'ужков» – так ей сказала Настя прошлой ночью.
Маришка не понимала её. Настя не хотела присоединяться к революционерам. Боялась.
Но при этом губы её не двигались. Она отказывалась молиться. О чём вообще она думала?
От боли в животе Маришкины глаза почти закатились.
Скрипнули дверные петли.
Прямо посреди молитвы, когда взгляды присутствующих были обращены к изъеденной сальными пятнами и расчерченной кровью столешнице, в трапезную явился Володя. Несколько голов, в том числе и Маришкина, быстро повернулись к нему.
Яков Николаевич окатил опоздавшего ледяным взглядом. Но и только.
«Чуднó!»
Парень прикрыл за собой дверь, и та отозвалась протяжным скрипом. Не обратив на это никакого внимания, Володя тихо шмыгнул на ближайшее свободное место.
«Не поздоровится ему», – подумала Маришка, зажмурившись. Узел в животе то затягивался, то ослабевал, давая время на передышку.
Но когда присутствующие кончили восславлять Всевышних, господин учитель подманил Володю пальцем и, когда тот приблизился, влепил ему крепкую затрещину.
– Повезло, – хмыкнула Варвара, когда приютский опустился на скамью напротив неё, втиснувшись между Маришкой и Настей.
Мальчишка криво ей улыбнулся, но глаза при том остались пустыми.
В былые времена опоздавшему на молитву не позволили бы остаться в обеденной зале. Его вышвырнули бы во двор – в зной ли, ураган или собачий холод – и велели б молиться, пока язык не онемеет.
Но Якову Николаевичу теперь было совсем не до того. Маришка заметила, что он пялится на свои колени, под стол. Ресницы подрагивают, глаза перекатываются под морщинистыми веками – учитель читал телеграмму. И лицо его было белым как полотно.
Трапезная огласилась глухим стуком ложек.
– Как он? – прошептала Настя, вцепившись в Володину штанину.
– Поживёт ещё, наверное, – тот выдернул ткань из её пальцев. – Проклятая кукла пробила ему брюхо.
Настя моргнула, медленно и совсем безэмоционально. Будто кто-то хорошенько приложил её головой об стол.
Маришка уставилась на куски мяса в похлёбке.
– Дерьмово, что врача здесь нету, – Володя сглотнул. – Анфиса всего его перебинтовала, но сама сказала, она и представления не имеет, задеты ли какие органы. Коли нет, всё будет в порядке…
– А если да? – эхом откликнулась Настя.
Он одарил её тяжёлым взглядом, и глаза девушки заволокло влагой.
– Но Яков собирается отправиться за доктором сразу после завтрака, – поспешил утешить её Володя. Хотя, может, не столько её, сколько себя. – Глядишь, приведёт к вечеру, ежели в деревне такой вообще имеется.
Маришка стиснула зубы. Видно, все недобрые мысли отразились у неё на лице, потому что Володя сухо заметил:
– Служанка говорит, шляться ночью по пустоши небезопасно. Полно ям и медвежьих капканов. Он не мог отправиться раньше.
На миг перед Маришкиными глазами возник уродливый образ: тщедушное Танюшино тельце, перекушенное ржавыми железными челюстями.
«Всевышние…» – замжурилась она.
Сглотнув, приютская наклонилась к самому Володиному уху:
– Что произошло ночью?
От боли сама собою у неё затряслась приподнятая на мысок нога так, что подол крупно затрепетал.
– Он отвлекал, – прошептал Володя практически беззвучно, скосив глаза на её колени. – Я действовал.
– Такой ценой? – её вдруг захлестнула волна разочарования: «Ну конечно…» – Что ж, похоже на тебя…
Володя резко выпрямился, его лицо исказилось. Глядя мимо Маришкиного лица, он процедил:
– Это случайность.
Маришка покосилась на подругу. Настины руки дрожали, уголки губ дёргались вверх-вниз, но пока ей удавалось держаться.
– Но у тебя получилось? – Маришка вновь приблизилась вплотную к Володе, случайно коснулась его уха кончиком носа и сразу отпрянула. – Ты нашёл что-нибудь?
Маришка заметила, что Настя тоже чуть придвинулась к ним. Она не могла слышать разговора, но наверняка знала, о чём он. Её лицо сделалось серым и напряжённым. На челюсти проступали и перекатывались желваки.
Володя едва заметно кивнул и взглядом указал вниз. Маришка заглянула под стол и увидела, как приютский вытаскивает из кармана кончик какой-то белой тряпицы.
– И что это? – шёпот Насти был таким громким, что на неё тотчас уставились несколько пар глаз, в том числе и Варвариных.
Маришка поджала губы, а Володя рассерженно зыркнул на предательницу, одними губами прошипев:
– Позже.
– Надеюсь, оно того стоило! – голос Насти так и сочился ядом.
– Лучше заткнись, – был ей ответ.
Настя открыла было рот, чтобы сказать что-то ещё. Очередную колкость или даже что-то, что разоблачило бы их. Но она не успела.
Со своего места поднялся учитель.
– Прошу внимания!
Яков Николаевич мог этого и не произносить. Стоило его скамье скрипнуть, как в зале повисла звенящая тишина.
– Мне пришло извещение, – он непроизвольно коснулся кармана брюк, а затем, будто спохватившись, отдёрнул руку. – Пришло… извещение, – Яков прочистил горло. – Завтра, после вынужденной задержки, к нам наконец прибудут… члены Попечительского совета. К тому моменту дом должен сиять чистотой. Вы понимаете, что это означает?..
У Маришки зазвенело в ушах. В глазах на мгновение совсем почернело.
Как бы ни невообразимо это ни было, но ей стало совсем не до Попечительского совета.
Живот совсем подвело. И ей надобно было тотчас же вскочить, бежать прочь из обеденной залы от сбившихся в кучу воспитанников. Но приютская не могла. Не сейчас, не посреди учительской речи, не посреди завтрака – за такое вопиющее неуважение к еде кара была бы немедленной. Пусть и не такой страшной, как прежде, – Володя тому доказательство. Но она была бы…
«Или всё же стоит попытаться?»
«Нет».
Она перевела затравленный взгляд на Володю, чувствуя, как стремительно поднимается к глотке рвота. А Володя и сам сидел позеленевший от внезапных вестей.
Ах, верно. Он думает, за ними явятся работорговцы.
Прежде Маришка расхохоталась бы, глядя на потерянное выражение на таком всегда самоуверенном лице, но…
То был её предел. От скрутившей живот
