и зачем бы мне? У молодого Эрелиса уже есть райца – правдивый Мартхе.
– А того рад… райцу как звали?
– Какого? Ах да. По счастью, дееписания сберегли его имя. Тунгло сопровождал государя на поле брани, ибо тогда мы воевали с хасинами…
– Зачем?
– Что – зачем?
– Зачем, говорю, Йелеген своего законника в бой потащил?
Кербога хлопнул рукавицами по коленям:
– Я всё забываю, что ты – сын дикого севера, незнакомый с обиходом царей! Знай же: случись война, охота, объезд земель – государь никуда не выезжает без свиты. А райца даёт советы государю не только в суде, но и всюду, куда простираются его знания… Так вот, хасины устроили внезапную вылазку, и Тунгло попал в плен. Царь устремился вперёд и вскоре смог отбить райцу. Он нашёл друга запертым в тесной клетке. Хасины умели делать клетки, не нуждавшиеся в замках. Их просто собирали и разбирали. Но не было способа разнять решётку, не причинив узнику смертельную рану.
– Как же царь спас Тунгло?
– Увы, не спас. К хасинам подоспела подмога. Клетку было трудно вывезти, а дать бой значило положить десятки людей. Тогда райца попросил дать ему свободу и смерть. Это было сделано, и Тунгло умер на руках Йелегена, благословляя своего повелителя.
Светел сосредоточенно хмурился.
– Жаль смелого человека, – сказал он погодя. – Но загадка-то в чём?
– Их даже две, – отмолвил Кербога. – Было захвачено несколько клеток. До самой Беды всякий мог на них посмотреть, и того, кто постиг бы их тайну, ожидала награда. Вторая загадка лежит не в царстве ума, а скорее в области сердца. Праведным, принимавшим венец, у клетки задавали вопрос: а ты бы как поступил? – Кербога помолчал и внезапно спросил: – Что скажешь, любопытный сын севера? Что ты сделал бы на месте царя?
Светел ответил без раздумий:
– Десятки воинов – тяжкая плата. Но если райцы впрямь таковы, как ты говоришь, разум Тунгло мог спасти сотни. Я бы не оставил его на пытки и не обрёк заведомой смерти. Я бы эту клетку, не умствуя, прут за прутом руками сломал…
– Но если бы вас одолели и ты видел, что не успеешь?
– Значит, погиб бы.
Кербога, кажется, хотел посмеяться его горячности, однако передумал. «Ребятище» был воином. А воин знает цену словам.
Всё же скоморох напомнил:
– Жизнь царя несопоставима с жизнями малых…
Светел ответил сквозь зубы:
– Отец велик над детьми. Мой атя защищал нас с братом, отчего и погиб. Ты был там, дядя Кербога. Если люди жертвуют собой за царя, а он за них жизнь не положит, нечего ему и царём быть.
И ушёл прибирать оботурьи кучи, пока на морозе не окаменели.
«Мы с учителем накопили сокровища знаний, но что может зависеть от бродячих потешников? – глядя ему в спину, грустно думал Кербога. – Этот мальчик едва умеет читать, но он из тех, кто двигает горы. Мы берём случаи, чтобы складывать песни… а он, кажется, способен брать песни и жизнью их наделять. Что тебе суждено смести, маленький огонь, в твоих поисках брата?»
Во сне и наяву
Светел не пошёл ночевать в оболок. Улёгся под боком у коренника, привычно выпростав руки из рукавов обширного кожуха. Устав за день, он думал, что сразу провалится в сон, но не получилось.
Слишком много мыслей стронули рассказы Кербоги.
Они текли и текли, как поток снега, и выбраться не удавалось.
Он спросил скомороха, кто правил Глызином. Сидел ли царевич, как в Шегардае.
«Не по сану почёт, – усмехнулся Кербога. – На что праведный мирному городку, на что городок праведному? Здесь сидел всего лишь кровнорождённый».
«Это ещё кто?»
«Боковой росток царского древа. Его звали Аргро».
«И что он?»
«Когда над Глызином сомкнулась зима, горожане обратились к наместнику за водительством. Они поднялись сюда, в крепость, но Аргро с ближниками успел оставить Голомяную Вежу. Его дальнейшая участь неведома никому».
– Встречу, шею сверну, – вслух пообещал Светел.
Благо здесь лишь оботуры могли слышать его.
Позже он всё-таки задремал.
Он никогда не встречал хасинов, не знал, как они выглядели. Поэтому из темноты сна подбиралось что-то неназванное, жуткое. А прямо перед Светелом торчала клетка. Толстые железные прутья в лезвиях и шипах.
И Сквара в клетке.
Брат молчал, грустно улыбаясь ему.
Светел лихорадочно дёргал то один прут, то другой… Они поддавались, дразня, и тут же норовили пронзить, взрезать беззащитное тело.
Светел пытался сломать их, раздвинуть, вывернуть силой, но копья с ножами на то и делаются, чтобы в полный хват не схватить.
Отчаявшись, он бросился за латными рукавицами, потому что во сне у них были железные наладонники вместо ремённых, но рукавицы затерялись в снегу, ибо Светел не исполнил приказа.
А Сквара всё молчал, лишь безотрывно смотрел на него, приветствуя и прощаясь.
Как легко было хлестать языком перед Кербогой! А на деле…
Он схватил кольчугу, бросил на прутья и налёг изо всех сил. Кованое плетение прорвалось, как холстина, колючки и зубья впились в ладони, Светел зарычал, отказываясь отступать…
Его разбудил страшный крик, раздавшийся в скоморошне:
– Шара-а-а-ап!..
Кричала Лаука.
Когда открылась дверь болочка, Светел уже стоял, проталкивая голову сквозь ворот. Кербога выскочил растрёпанный, сам на себя непохожий:
– Я полено в очажок… а оно… зелёными струйками!
– Что?.. – ошалело спросил Светел. Хотя на самом деле всё понял. Видал он эти зелёные пламена. Ими братейка-огонь даёт людям предупреждение: близится нечто из-за пределов явного мира…
Наружу, неся пучок сухих веточек, лез Гудим.
– Похоже, – чуть окрепшим голосом произнёс Кербога, – сейчас мы узнаем, отчего люди этих мест сторонятся…
Вдвоём со Светелом они вытащили из скоморошни жаровню. Лауку Светел даже не увидел, она всхлипывала где-то в углу, забившись под ворох одеял и одежды. Её не утешали, было некогда. Кербога вытряхнул на каменный пол живые угли – и лопатой, ногами, чем попало стал выкладывать святой круг, отвоёвывая кусок начертанной Андархайны. От углей восходили язычки жара, действительно отливавшие зеленью. Замкнув огород, Гудим обошёл его, неся тлеющий веничек. Немые уста шептали молитву, в воздухе кольцом повис дым, пахнувший можжевелом.
Светел чуть не порвал обледенелые шнуры, вскрывая поклажу. Каждому своё место в бою. Жрецы взывали к святому, его надежда была на честную сталь. С мечами в руках стало спокойней. Светел затеял воинское правило, дающее напужку пришлецам из сумежья, – и тут сзади вновь бухнула дверь. Выпрыгнула канатная плясунья. Белые глаза по блюдцу, распахнутый рот! Лаука полоумно бросилась бежать, не обращая внимания на рдеющую черту. Пришлось бросать мечи, ловить девку. Водворять, бьющуюся, в болочок…
Только оботуры лежали себе, в недоумении наблюдая за суетой.
Розовое небо давно погасло, узкие окна залило едва различимое тускло-серебряное сияние.
Свет углей умирал, зато тьма возле стен становилась как бы плотнее.
Потом в ней начали открываться глаза.
Там и тут…
Ещё и ещё…
Медленно проступали головы, плечи, руки, тела…
Мертвецы Глызина пришли за водительством.
Совсем так, как приходили сюда живыми.
Мужчин почти не было. Старики и старухи, матери с детьми
