знали лучше. И продолжали тянуть.
В некоторый миг Светел чуть не споткнулся. Носок снегоступа попал на препятствие, невысокое, но длинное, точно лежачая плаха. Светел и шагнул, как через попавшийся лежень, но тот обернулся подобием ступени. Оботуры со скрежетом полозьев вволокли на неё сани.
Через три шага препятствие повторилось. Потом через два. Через один.
«Да это ж лестница!..»
Торжественная, широкая, плавная. Здесь на красное крыльцо поднимались важные гости, а по сторонам воздевали трубы нарядные трубачеи… бдели строгие рынды в белых кафтанах, с начищенными бердышами…
Ещё несколько шагов в розовой мгле, и Светел взбежит на ступени фойрегского дворца, и мама оставит рукоделье, чтобы обнять его, а из великого зала выйдет отец…
Деревянная обвершка крыльца давно исчезла, но каменные столбы ещё высились, и эти столбы были Светелу незнакомы. Мечта рассеялась, вместо золотого шитья перед глазами опять был косматый бок оботура, тащившего скоморошню во внутреннюю хоромину крепости.
Лестница кончилась. И снег кончился. Под полозья лёг заледеневший каменный пол, и на нём не скользили только могучие раздвоенные копыта. Сани мотало от стены к стене, шипы лапок то цокали, то скрежетали. Сюда почти не задувал ветер. Светел уже начал раздумывать, как спасать скоморошню, если застрянет, но проход распахнулся. По-прежнему не ведая сомнений, оботуры выволокли сани в обширную полутёмную палату и остановились посередине.
Воздух внутри был тих и почти неподвижен. Глаза быстро привыкали к сумраку. Вот стали различимы струйки густого пара из бычьих ноздрей. Светел огляделся.
Сани стояли в большом зале Голомяной Вежи.
Царская загадка
– Здесь живут очень прихотливые ветры, – рассказывал Кербога вполголоса. Громко говорить было страшновато. Над высоким прогоном, на кружевном переплетении стропил, висели пудовые капельники. – Говорят, мёртвый Глызин временами заносит, что и крыш не видать, а потом вычищает аж до чёрной земли. Я думал, это досужие басни, но, кажется, ошибался…
Гудим, Лаука и Светел молча озирались. Старик – с улыбкой грустного узнавания. Светел, сняв лапки, шаркал валенками вдоль стены. Рукавицей смахивал иней со стен, сплошь выложенных яркоцветными кусочками камня и глухого стекла. Кусочки складывались в картины. Вот синяя Нёгла, несущая корабли. Вот пёстрые буяны, где водный путь встречается с сухопутным. Загорелые люди ворочают несчётные брёвна, тюками сгружают лён и пеньку, катят бочки с маслом и салом, несут рыбу в корзинах. У подножия скалистых обрывов красуется город. Храмы, дворец с пузатыми теремами. Рынок, лавки ремесленников и купцов… Как положено на картинах – всё чуть преувеличенное, приукрашенное. Зри, чужеземец, славу страны!
– Глызин ставили при долине, поднимавшейся к водоспуску, – тихо пояснил Кербога. – Крепость запирала единственную гужевую дорогу.
Светел впервые подал голос:
– От кого запирала?
Кербога ответил немного уклончиво:
– Ойдриг Воин оставил внукам достраивать сторожевые крепости по волокам и переправам. Таковы и Голомяная Вежа, и Чёрная Пятерь, о которой ты спрашивал.
Светел задрал голову. Великий чертог был выстроен по-андархски. Зодчие подняли горделивые стены и под самым сводом снабдили их узкими, мелко остеклёнными окнами. Стёкол, конечно, почти нигде не осталось, большинство проёмов забил снег, сквозь другие проникал дневной свет. Было видно, как извне втекали пряди куржи, вились в воздухе, змеями выскальзывали наружу, сливаясь с несущимся небом. К белым струям примешивался жидкий дымок из трубы скоморошни.
– Те крепости все одинаковые, дядя Кербога?
– Тебе, ребятище, привычны деревенские дворы и маленькие избы. Они всё те же, где их ни поставь, а крепости растут из земли. Замок, оседлавший перевал, не может походить на твердыню у перевоза.
«Знать бы тебе, к чему я с рождения привыкал…» Светел оставил воображать себя в Чёрной Пятери, сказал другое:
– Прежде эта украина была благодатна. Почему теперь люди обходят её?
– Глызин умирал скверно, – вздохнул Кербога. – Его богатством всегда была лиственница. Промышленники оголяли целые склоны, и земля отомстила. После Беды в круговине так и не пробудилось ни одного кипуна. Горожане до последнего чаяли тепла. Когда же начался исход, выбраться сумели не все. Ты, верно, слышал о трёхстах тридцати трёх глызинцах, что якобы добровольно приковались цепями, жертвуя свои жизни зиме?
– Слышал. Поди, врут для красы?
– И врут, и не врут, друг мой. В то время обильно приносили высшие жертвы: напуганный народ пытался умилостивить Богов. Годы спустя возникает легенда, будто оставшиеся укрылись в пещерах, где благоденствуют в тепле недр. Так люди гонят память о старых и слабых, брошенных на погибель.
«Отца уговаривали бежать из обречённого Фойрега. Он ответил: я покину столицу, когда последний горожанин минует ворота. А что бы я сделал в Беду, если бы Глызином правил?»
На полу великой палаты почти не было снега. Скоморошня стояла посреди начертания Андархайны, выложенного речной галькой. Светел уже нашёл и родной Фойрег, и Выскирег с Шегардаем, и Глызин. Обнаружилось даже Пролётище, где издревле сходились гостиные дороги, но не было ни Шепетухи, ни Сечи.
– Здесь пировал царевич Эдарг, любимый народом, когда объезжал земли Шегардайской губы, – рассказывал Кербога. – Вот тут стояли столы, а там было высокое место… Всё сработанное из дерева столь красносмотрительного, что жаль было под столешники прятать… А стропила, до сих пор зиждущие кровлю!
Светел, ревнуя, захотел отповедать про Коновой Вен, где лиственницы-нёглы росло всемеро больше, чем здесь… где всегда выручали гибнущих, а землю обижать считали зазорным… Надменные слова с языка не пошли. «Я царь. А это андархи, кровь моей крови. Покинутые замёрзли, и я с ними. И срам сбежавших – мой срам…»
– Посмотри наверх внимательней, ребятище, – продолжал скоморох. – Видишь совокупление переводин? Его оставили нам лучшие зодчие Андархайны. Они бесконечно испытывали свой разум царской загадкой. И, не находя ей решения, изобретали удивительные приёмы строительства…
Оконные прорези меркли одна за другой. С неба, кое-где видимого сквозь щели, уходил свет. Накормленные оботуры вывалили по большой дымящейся куче и улеглись возле скоморошни. Всё равно гулять здесь было негде. Светел вооружился лопатой – прибраться.
– Что за царская загадка? – спросил он Кербогу. Распоясанный жрец многое знал, грех не воспользоваться.
– Она восходит ко временам царя Йелегена, первого этого имени. Если верить легендам, его райца был сущее украшение своего сана…
– Рай… кто?
«Дурак я. Опять ничего не знаю!»
Кербога присел на облук саней.
– Видишь ли, мы полагаем справедливый суд первейшим долгом правителя. Мы делаем всё, чтобы этот долг надлежащим образом исполнялся. Когда юный царевич начинает восхождение к трону, ему подыскивают сверстника, свободного от родственных уз и заметно выдающегося умом. Отроки растут вместе, поселяя меж собой преданность и доверие. Когда наконец молодой государь занимает судейский престол, у него за плечом встаёт учёный советник, готовый беспристрастно называть законы и судебные случаи, подходящие к делу. Он-то и величается райцей, с почётом «правдивого».
Светел застыл с лопатой в руках:
– А ты мог бы этот долг исправлять, дядя Кербога?
– Я, ребятище, всю жизнь постигал небесную Правду, не мирскую. Да
