сокротили, – поёжилась Лаука. – А которые целы, сидят, как мыши под веником!
– Да ну, повольники. Там… – начал Светел.
И на полуслове забыл, о чём поведать хотел.
Лаука не говорила, а ворковала. Он вдруг рассмотрел, какие пухлые и нежные у неё губы. И ресницы – в половину щеки. И глаза. Огромные, смарагдовые. Горло стянуло, как от вольного вдоха на плящем морозе. Светел ухнул в бездну, вознёсся к тучам и понял, что, кажется, ему посулили награду.
– Там эти были. Ну… те. Гонители. Шабрята дружные. От кого я намедни по лесу бегал.
И свалил с плеч на саночки честную воинскую добычу, повязанную верёвкой. Кербога, пересчитав самострелы, со стоном прикрыл глаза рукавицей:
– Ребятище…
«Да ладно, дядя Кербога. Тебя, скомороха, загусельщик деревенский с лада собьёт? А мы, витязи, ратными началами изяществуем…» Светел выпятил молодецкую грудь:
– Неверно считаешь. У меня две десницы, у них ни одной.
– А вдогон придут? – Лаука напоказ испугалась, шире прежнего распахнула глаза. – Отместку затеют?
«Пусть портки сперва отстирают. А явятся, долго жалеть будут…» Вслух Светел сказал:
– Того не жду. Хотя ночь-другую постеречь можно.
«Вместе постережём», – без слов пообещала плясунья.
Голомяная Вежа
Была самая середина дня.
И самая середина долгого перехода.
Скоро откинется заиндевелая полсть, в переднюю дверку скоморошни выглянет дед Гудим. Протянет Светелу деревянную миску рыбных стружек. Немедля замычат оботуры, потребуют своих торбочек с мхом, сухарями, травяной сечкой…
Они давно покинули Вож-Матку и шли водоспуском, медленно поднимаясь к Голомяному перевалу.
Светел с рассвета тропил, рьяно и весело, шутками отметая доводы немолодых спутников. Было легко. Оботуры медлительны, они не понукают передового, в отличие от стремительных лыжников, влекущих лёгкие чунки. К тому же быки у Кербоги были умные и работящие. Честно шли за человеком, которому доверяли. Не шарахались в сторону, не ленились. К ним бы ещё хорошего пса: уже плясал бы в ожидании лакомства… В Изворе Светел даже поглядывал на уличных шавок, но ни одна не понравилась. А там скоро и Шегардай.
Всё было хорошо.
Светелу только не нравилось небо.
Было удивительно тихо, как все последние дни. Однако задолго до вечера бледный дневной свет сделался по-закатному красноватым, а хруст снега под лапками обрёл странную гулкость.
Коренник первым задрал тяжёлую голову и взревел – хрипло, тревожно. Так он созывал стадо, когда порно было прятать телят за живую рогатую стену. Здесь стада не было, отозвались только дальнее эхо да пристяжной, но долг был исполнен. Бык пофыркал и с прежним суровым упорством потянул дальше.
Зато из болочка высунулся Кербога. И тоже первым делом посмотрел в нависшие, воспалённые тучи.
– Буря падает, дядя Кербога, – сказал Светел. – Каково мыслишь, успеем перевалить?
Почтенный скоморох молча скрылся внутри. Потом выбрался вон – уже в кожухе и со снегоступами. Он сказал:
– Хорошо бы. Если раньше накроет, без примет забредём незнамо куда. Да и… здесь, говорят, порывами оболоки рвало, сани опрокидывало…
Оба оглянулись. Тяжёлая скоморошня враз показалась утлой. Крохотный тёплый мирок, таившийся внутри, был хрупок и уязвим. Маковая росинка на необозримом белом столешнике… который где-то далеко уже мялся, морщился, вздымался волнами.
Светел посмотрел на пройденный склон, потом вверх. До перевала гряды было определённо ближе, чем до леса в заветери.
По правую руку румянились мягкие увалы. Катились без предела и края, хоть шагай с одного на другой до самой Светыни.
Слева земля кончалась примерно через версту. Падала обрывом высотой в половину того, что возносил на ладони Коновой Вен. Внизу пряталась подо льдом река Нёгла и вроде бы стоял город Глызин, замёрзший после Беды.
– А вон там что, дядя Кербога? Не крепость?
В розово-сизой морозной дымке над перевалом, дразня напряжённые глаза, плавал морок. То ли утёс, удивительно похожий на башню, то ли вправду творение людских рук. Стезя, обозначенная цепочкой примет, пугливо сторонилась его.
– Крепость, – подтвердил Кербога. – Голомяная Вежа.
В мутном небе быстро ткались красно-серые завитки, змеи, вихры. Первые приступы бури качнули длинную, по самые копыта, шерсть оботуров. Растревоженный снег начал пересыпаться, обращаясь текучей рекой, бегущей с юго-востока.
Кажется, навзрячь Голомяны уже было не перевалить. Светел нашёл впереди каменное двуперстие, к которому выводил сани. Заметил, с какого угла перетекала его лыжи тащиха. Так оставалась надежда удержать направление.
Напугали дикомыта метелью!
– Ты бы внутри посидел, дядя Кербога. Я потом позову.
Скоморох мотнул надвинутым куколем.
Ветер на разные голоса гудел и выл в скалах, торчавших над перевалом. Снежный прилив захлёстывал всё выше. По пояс, по грудь. Скоморошня стала островом, уходящим в розовую пучину. Кербога шёл, положив руку на крепкий рог пристяжного. Немного позже за другой рог взялся Светел, и несущаяся мгла сомкнулась над головой.
Подъём длился. Светящаяся куржа обтекала нахлобученный куколь, сливаясь перед лицом. Летучие иглы язвили в спину, в левую руку. Ветер уже не пособлял идти – порывался свалить.
Будь Светел один, он сейчас искал бы место в заветери, копал логово.
Пристяжной замычал и толкнул хозяина мордой, понуждая свернуть.
– Ты что, малыш? – встревожился Кербога.
Скоморошню за их спинами ощутимо качнуло, внутри завизжала Лаука.
– Дядя Кербога! – крикнул Светел. – У нас оботуров пускают притона искать!
Скоморох обратил к нему раструб куколя. Глазных прорезей хари было не разобрать, какое там глаз, но в движениях сквозила растерянность. Кербога странствовал много лет, держась давно измеренных путей. Знал каждую оттепельную поляну, каждую проезжую речку. А тут – чужая земля, пришлому не помощница. И рядом – самонадеянный молодой спутник, в охотку подбивающий на сумасбродства. Без него Кербога и «Мятежного царевича» в Изворе не показал бы, и раба гнева не обличил бы, и на Голомяный в лоб не полез бы, и…
Он кивнул.
Стоило хозяйским рукам перебраться с рогов на упряжь – косматые тягачи, взревев, дружно устремились налево.
– Куда!.. – испугался Кербога. Ему уже виделся зияющий под ногами обрыв, куда вот сейчас, увлекая громоздкую скоморошню, стремглав свергнутся оботуры.
Светел верней оценивал расстояние, но, когда собственных лапок толком не видишь, становится муторно.
Туманная щелья, где в белом молоке витала голодная нечисть, но хуже оказалось то, что пряталось за туманом…
Кербога и Светел тянули оглобли коренника, что было сил помогая быку. Скоморошня, подставившая ветру бок, то и дело отрывала полоз от снега. Качалась, со стоном и скрипом бухалась обратно.
За общими усилиями подъём незаметно выровнялся, а сани прекратило водить и кренить. У Светела даже мелькнула опасливая надежда: перевал?.. Нет. Под лапками полно рыхлого снега, который не улежал бы наверху. Значит, быки просто обошли плечо склона. Здесь, ближе к Нёгле, ждать было самого свирепства, откуда затишье?
Над головой завывали незримые стаи.
Оботуры тяжело отдувались, но неуклонно тащили сани вперёд.
Наконец что-то нарушило ток снежной реки. На уровне глаз куржа пошла клубами, по временам открывая впереди угловатые, безобразные громады, поди знай, камень или обвалившийся лёд. По мнению Светела, здесь уже можно было и встать, но царски-сивые от снега быки
