На суде не было никого из членов этой семьи, и я как-то сомневаюсь, чтобы это заявление их сильно утешило, если бы они здесь присутствовали.
В результате судья попал в сложное положение. Сумасшедшего убийцу обычно отправляют в охраняемую больницу, где его должны лечить, пока он не выздоровеет, после чего шаг за шагом допускают к остальному обществу: зачастую это означает, что его поселяют в небольшой съемной квартирке, где (по крайней мере теоретически) за ним будут следить в попытке удостовериться в том, что он принимает положенные лекарства и не предается пьянству или курению марихуаны. Я знал один район города, когда-то считавшийся промышленным: теперь главная экономическая деятельность здесь состояла не в производстве всяких изделий, а в присмотре за сумасшедшими преступниками.
Когда были закрыты старые психиатрические больницы, ныне преобразованные в «роскошные апартаменты» (в наши дни даже самую убогую квартиру называют «роскошной»), горькая ирония заключалась среди прочего в том, что это потребовало строительства нескольких охраняемых больниц, по сути, психиатрических тюрем, в городе, где была необходима только одна. Все это стало частью вечной борьбы властей за максимизацию расходов на фоне вечных заявлений об их сокращении.
Проблема с этим человеком заключалась в том, что его здоровье было восстановлено — лечения уже не требовалось. Судья спросил у меня, должен ли будет подсудимый принимать свои лекарства до конца жизни.
— Иногда в таких случаях у пациента не бывает рецидива, если он перестает принимать свои препараты, — ответил я, — но в его случае я бы не рекомендовал проводить такой эксперимент слишком уж долгое время.
— Будет ли он их принимать как назначено? — осведомился судья.
— Он не создавал для нас трудностей, пока находился в тюрьме, — ответил я. (По своему рангу судья был ниже, чем судьи Высокого суда, поэтому к нему надлежало обращаться «ваша честь», а не «милорд». Обычно дела об убийстве рассматривают судьи Высокого суда, но некоторые из судей более низкого ранга обладали «мандатом на убийство», как это тогда называли в неформальных разговорах.)
— А будет ли он их принимать, когда выйдет из тюрьмы? — уточнил судья.
— Это зависит от некоторых обстоятельств, ваша честь.
— От каких?
— От того, насколько прилежно за ним будут следить.
Судья одарил меня ледяной улыбкой. Он прекрасно понимал, на что я намекаю: на то, что психиатрические службы зачастую очень плохо организованы или действуют очень легкомысленно, поэтому не выполняют свою самую важную функцию. Во множестве отчетов, посвященных убийствам, которые совершили лица, страдающие хроническими психическими заболеваниями, описывалась почти злостная некомпетентность психиатрических служб, но за этим следовали административные заверения в том, что «уроки усвоены» (на самом деле, конечно, при этом всегда усваивались не те уроки, какие нужно, что приводило, скажем, к разработке очередной бессмысленной анкеты).
Подобно Пилату, который не стал дожидаться от Христа ответа на свой вопрос, что есть истина[48], я не стал дожидаться приговора, но позже узнал, что судья дал обвиняемому три года: на практике это означало, что тот окажется на свободе через восемнадцать месяцев.
Возможно, это могло бы показаться не очень суровым наказанием за убийство человека, но обстоятельства сложились необычные. Впрочем, я вполне мог себе представить гнев и непонимание членов семьи жертвы после известия о приговоре: «Неужели британское правосудие оценивает жизнь нашего сына так дешево?» Они услышали лишь извинения виновника (они наверняка отмахнулись от этих слов как от не имеющих никакой ценности, к тому же их ведь так легко произнести) да, может быть, какой-то искаженный рассказ о болезни преступника, которую они пренебрежительно сочли бы симуляцией, предпринятой уже постфактум, просто попыткой избежать ответственности за содеянное.
Тем не менее это был гуманный результат, а поскольку все таково, каково оно есть, и более никаково (как выразился епископ Батлер, великий мыслитель), правосудие — это именно правосудие, а не, скажем, потакание толпе, даже если часть этой толпы — родственники жертвы.
Судья постановил, что по отбытии срока этого человека не следует депортировать (хотя при нормальных обстоятельствах его — по крайней мере теоретически — должны были бы выслать как нелегального иммигранта, совершившего преступление). Судья вынес такое решение, поскольку мужчину, несомненно, по возвращении на родину попросту расстреляли бы без особых разбирательств, тем более что отцом жертвы был один из высокопоставленных чиновников
Коммунистической партии Китая (а других детей у него, конечно, не было[49]). Китайские коммунисты не верили в разумность запрета двукратного привлечения к ответственности — то есть в разумность идеи о том, что никого нельзя дважды судить или наказывать за одно и то же преступление.
Разумеется, в этом вопросе не совсем чиста и совесть Британии (или по крайней мере она не должна быть чиста). После выхода небрежного с интеллектуальной точки зрения «Доклада Макферсона» от этого принципа отказались в угоду политической целесообразности[50].
Миром правит надувательство.
Пьяный стресс
Еще одним убийцей, получившим весьма короткий срок (на мой взгляд, несправедливо короткий), была женщина сорока с небольшим лет, насмерть отравившая своего ребенка.
Эта довольно жалкая алкоголичка, когда ей было под сорок, вступила в связь с мужчиной несколькими годами старше, тоже алкоголиком. Неожиданно она забеременела от него; родился ребенок. Они не жили вместе, но он продолжал видеться с ней и проникся глубоким интересом к своей дочери. Более того, он отнесся к своим родительским обязанностям так серьезно, что даже бросил пить — в отличие от своей подруги. Пара поссорилась из-за того, что женщина продолжала пить: он считал, что это дисквалифицирует ее как мать. Поэтому он стал обращаться в суды, чтобы ему передали право опеки над ребенком. Близился день слушаний. Как выяснилось, их назначение стало смертным приговором для ребенка.
Будучи пьянее, чем обычно (из-за «стресса» в связи с предстоящими слушаниями; вообще со слова «стресс» начинаются тысячи попыток оправдаться), она решила разделаться с дочерью: возможно, потому, что знала (или по крайней мере опасалась), что, скорее всего, проиграет дело. Можно себе представить, как, обращаясь к самой себе, она произносит слова, самые опасные в любом языке (произносимые тысячами ревнивых убийц): «Если она не может достаться мне — она не достанется никому».
При всем своем опьянении она сохранила достаточный самоконтроль и координацию движений, чтобы добиться смерти ребенка довольно изощренным способом. Она растворила собственное лекарство (которое для нее оказалось совершенно бесполезным: врачам вообще никогда не следовало выписывать ей это средство) в детском сиропе от кашля и при помощи шприца и трубки ввела получившуюся жидкость в пищевод ребенка. Ребенок, как и рассчитывала женщина, умер,
