меня?» — «От всех нас», — пришел ответ после долгого молчания.
Его план стал чем-то вроде общего спецпроекта, над которым мы работали вместе, а еще он походил на игру. Всякий раз, болтая с Чарли — или с Джоном Дэвидом, как я начала называть его, — я переносилась в другое измерение. Вначале я боялась, что родичи увидят переписку на экране, — мой монитор был виден из дверного проема — и подпрыгивала каждый раз, когда в коридоре скрипели половицы. Но потом научилась успешно существовать сразу в двух мирах: в обычном, состоявшем из повседневных дел, где я обедала, делала домашнее задание и шла на тренировку после школы, — и в мире, где мы с Джоном Дэвидом работали над осуществлением нашего плана. В обычном мире я была Джули, отличницей, спортсменкой из секции по бегу с барьерами. Я по-прежнему получала высокие оценки и усердно делала уроки после школы. Это тоже входило в план: никаких резких изменений в поведении. Я изо всех сил старалась не худеть, но вес неуклонно таял, сколько бы отцовской лазаньи я ни съедала. Мама винила во всем занятия бегом и подкладывала мне добавку, но я знала, что это тоже входит в план: мне следовало подготовиться к тому, что Джон Дэвид называл «грядущими лишениями».
В повседневном мире я была «обычной» Джули, но в нашем с ним мире меня окружало сияние. Джон Дэвид говорил, что моя красота подобна сердцевине слепящего света, что она как солнце, что это Огонь Божий нимбом сияет вокруг меня. Хотя мы не виделись, поскольку он сказал, что это слишком опасно, я знала, что он каким-то образом наблюдает за мной. Он говорил, что я предстаю перед ним, когда он закрывает глаза и молится; а еще он говорил, что видел меня на фоне солнца и оно сияет вокруг меня. Были и другие вещи, которые он знал обо мне, но не из переписки. Он знал, например, когда я начала брить ноги. Хотя волосы на ногах у меня почти не росли, разве что пушок слегка поблескивал на солнце, другие девочки сочли бы странным, если бы я не брила их. Джону Дэвиду не нравилось, что я вожу лезвием по ногам. Он заявил, что впредь мне не придется делать ничего подобного. И еще говорил много такого, что вносило умиротворение и блаженство в мой мир.
Я не знала, находится ли он рядом, чтобы наблюдать за мной, или выясняет информацию обо мне другим способом. И не хотела знать. Вместо этого я начала представлять, что он видит меня постоянно, и мне хотелось носить его взгляд под одеждой, на голом теле, как тайну. Тогда даже роль «обычной» Джули становилась более захватывающей. Теперь всеми обыденными делами я занималась для него. Красила губы в ванной, хихикала с другими девочками, читала «Убить пересмешника», положив ноги на пуфик, помогала маме мыть посуду после ужина, расчесывала волосы — всё для него. Несколько раз я перечисляла в дневнике свои действия в течение дня. Действия «обычной» Джули. Я даже притворилась, будто влюблена в одного парня в школе, Аарона, и не сомневалась, что Чарли знает, как хорошо я играю свою роль. Я начала делать намеки, которые мог понять только он. Я нарисовала овечку на папке, представляя, как мой пастырь смеется над шуткой. На сборах перед спортивными состязаниями я нарисовала на щеке солнце, чтобы он увидел его и понял послание. Неважно, насколько я была похожа на обычную девочку-подростка для других, главное, что Джон Дэвид обитал где-то рядом, и пока он смотрел на меня, я казалась себе божественной.
Два мира соприкасались друг с другом только ночью, под одеялом. Тогда я пыталась прошептать «Иисус», но вместо этого получалось «Джон Дэвид». Однажды мне почудилось, что я падаю, разлетаясь на миллионы осколков, становясь тьмой в центре света. Я стиснула зубы и ждала, когда все закончится. Когда я открыла глаза, в них мелькали красные звездочки.
Именно тогда я поняла, что когда-то была влюблена в Чарли. Волна стыда захлестнула меня. Глупо влюбляться в того, кто никогда не ответит мне тем же, потому что считает меня глупым ребенком. Но ребенком я была в те дни, когда мы встречались в церкви, теперь я уже не ребенок. Облик Чарли размылся и потускнел, ведь прошло уже несколько месяцев с тех пор, как я видела его лицо. Теперь я не влюбленная школьница, потому что я вовсе не школьница, не «обычная» Джули. Я стала божественной.
Когда мы общались в чате, очертания головы и плеч, заменявшие фотографию, напоминали тень, отбрасываемую на тротуар кем-то невидимым. Тень была Джоном Дэвидом, а прежний, заурядный Чарли казался не более интересным, чем прежняя «обычная» Джули. Влюбленность, которая смущала меня, касалась только Чарли. Джон Дэвид — другой. Он часть света, он окружен сиянием. Не тень, а реальный человек, который стоит на фоне солнца; человек, чей силуэт едва удается различить через прищуренные глаза, потому что он скрыт ослепительной яркостью неземного света. Слезы подступали у меня к глазам, а в груди разливалось тепло, от которого сладко ныло сердце. Я зажмуривалась и видела фигуру Джона Дэвида, окруженную ореолом, в эпицентре яркого сияния. Он уже изменил меня. Идя к нему по дороге, проложенной его сиянием, я растворилась в нем, и тьма стала чистым светом.
На самом деле наш план был антипланом. Нам следовало всецело положиться на волю Бога. Это все, что я знаю. Джон Дэвид обещал, что мы вместе отдадимся источнику света, погрузимся в море его любви и нам никогда больше не придется строить никаких планов.
Однажды вечером я послала ему стих о полевых лилиях. Он поправил меня: «Мы не станем лилиями, мы станем ничем. Превратимся в абсолютное ничто».
В последний вечер перед тем, как план должен был осуществиться, Джейн посмотрела на меня, когда мы чистили зубы, и сказала:
— Я кое-что знаю о тебе.
В тот момент я считала про себя до ста, как всегда делала, когда чистила зубы. Чувствуя на себе взгляд сестры в зеркале ванной, я представила себя в одиночестве, чтобы выражение лица не менялось.
— Ты думаешь, никто не замечает, — сделала Джейн еще одну попытку. Изо рта у нее потекла вспененная зубная паста, и она сплюнула ее в раковину. — Думаешь, ты крутая.
Я не считала себя крутой. Родители считали меня крутой. В школе считали меня крутой. Но это было не так. Я выглядела крутой только из-за подруг, которые всегда звонили мне
