и уйдут в Голубые горы, а Луис Себастьян и остальные сядут в лодки и поплывут на корабль, стоящий у оконечности косы. Его команда с ними заодно, и они все вместе подадутся в пираты. Женщин они возьмут с собой, если смогут не отдать их индейцам, а мужчины будут все перебиты… Это все, что я смог услышать. Ради Бога, спаси их, если сможешь — и не забудь бедного Дика Уиттингтона".
Уронив бумагу, Лэндлесс напряг все силы, пытаясь разорвать сначала ту веревку, которой его руки были притянуты к бокам, а затем ту, которой он был привязан к стене. Он пытался снова и снова, вкладывая в свои попытки силу отчаяния — его перенапряженные мышцы хрустели, на лбу выступили крупные капли пота — но веревки не поддавались. Он как мог, топал своими связанными ногами, кричал, но снизу до него не доносился ни единый звук. Чердак находился в конце дома над покоями, в которых никто не жил, к тому же стены и полы были здесь очень толстыми. Он стиснул зубы и снова начал пытаться избавиться от веревок, но все было тщетно. Он кричал, пока не охрип — но то был глас вопиющего в пустыне. Со стоном он прислонился к стене, собираясь с силами для новой попытки. Было уже темно, а луна всходила в одиннадцать… На полу лежал осколок стекла от разбитого окна. Годфри вспомнил, что заметил его — длинный узкий кусок, напоминающий клинок ножа. Опустившись на колени, он начал ощупью искать его и спустя долгое время нашел. Теперь у него был нож, но Годфри не мог отвести руку, которая держала осколок, достаточно далеко от своего бока, чтобы дотянуться до веревки, которой он был привязан к стене. Наклонившись, он взял осколок в зубы и, натянув веревку, начал водить им по ней опять, опять и опять, и наконец почувствовал, что одно ее волокно разошлось. Вне себя от радости, он продолжил долгую, трудоемкую и утомительную работу. Время шло, шло неуклонно, а веревка была перерезана еще только наполовину. Работая, он в горячечном ужасе считал секунды, и в сердце его пульсировала одна страстная молитва: "Господи, дай мне спасти ее!" По временам он поглядывал на черноту ночи за окном, отчаянно страшась — хотя он знал, что время еще не пришло — увидеть, как эту черноту сменит лунный свет. Еще несколько минут трудов — и он встал, выпрямился, снова напряг все силы — и веревка поддалась. На то, чтобы резать веревку на руках, не было времени, но необходимо было освободить ноги. Эта работа показалась ему бесконечной, но в конце концов стекло разрезало путы, и он бросился к двери. Она была заперта. Он кинулся на нее — один раз, другой, третий и наконец выбил ее и оказался в большой пустой комнате. Пробежав через нее, он открыл противоположную незапертую дверь, спустился по винтовой лестнице и очутился в холле второго этажа. Тут было темно, но снизу из широкого лестничного пролета лился душистый свет множества миртовых свечей и доносились смех и звуки мужского голоса, поющего под лютню.
Глава XXV
ДОРОГА В РАЙ
Семейство Верни и их гости сидели в гостиной. День сегодня выдался хлопотный и тревожный, но он уже миновал, и пришла ночь, а вместе с нею — и вынужденная праздность. С готовностью тех, кому опасность не в новинку, они пользовались этими часами безделья в полной мере, ибо "довольно для каждого дня своей заботы"[91].
Полковник, уставший после долгой скачки, но удовлетворенный результатами своих дневных трудов, уселся в большое кресло и предложил доктору Энтони Нэшу сыграть в шахматы.
— Все идет как надо, — сказал он, — и на плантациях тихо, во всяком случае, в нашем графстве. Полагаю, что опасность миновала. Слава Богу! — На подушках, наваленных на скамью с высокой спинкой, лежал капитан Лэрамор с перевязанным плечом и длинной трубкой в зубах; подле него стояла высокая серебряная кружка с хересом и сидела пожилая девственная Геба в лице мистрис Летиции Верни. Патриция, роскошно одетая и прекрасная, как мечта, сидела у большого окна вместе с Бетти и сэром Чарльзом. Ее глаза лихорадочно блестели, белые руки ни секунды не оставались без движения, она смеялась и шутила со своим кавалером, с непринужденным остроумием касаясь то одной темы, то другой. Пару раз она пела песни, красиво и страстно звучащие в ночи. Нежная Бетти глядела на нее с удивлением, но сэр Чарльз был очарован.
С лестницы, а затем из коридора послышались шаги.
— Кто это? — вскричал полковник, убрав руку со своей ладьи.
— Вероятно, надсмотрщик, — ответил доктор Нэш. — Вашему королю шах.
Мистрис Летиция испустила истошный вопль. Хозяин плантации вскочил, опрокинув шахматный столик, и фигуры со стуком покатились в углы. К нему, выхватив из ножен свою рапиру, бросился сэр Чарльз, раненый капитан приподнялся со своих подушек, а священник выдернул из камина латунную подставку для дров.
В дверях, кажущийся огромным на фоне чернильной черноты за его спиной, стоял главарь заговорщиков, круглоголовый, каторжник, которого губернатор поклялся повесить. С его лица текла кровь, ибо он порезался, когда перепиливал веревку, кровь от впившихся веревок пятнала также его руки и грудь там, где он натягивал их, отчаянно силясь освободиться. Мгновение он стоял, ослепленный светом свечей, затем вошел в комнату. Полковник схватил его.
— Он все еще связан! — вскричал он. — Стало быть, он тут один! Как ты попал сюда? Что ты тут делаешь? Говори, каналья!
— Я принес вам эту бумагу, сэр, — хрипло ответил Лэндлесс. — Возьмите ее. Я не могу поднять руки.
Полковник схватил листок, взглянул на него, прочел его с лицом, от которого отхлынула вся кровь, и трясущейся рукою протянул его сэру Чарльзу.
— Прочтите его, — потрясенно вымолвил он. — Прочтите вслух. — И упал в кресло, тяжело дыша.
Сэр Чарльз прочел.
— Проклятие! — вскричал он, смяв листок в кулаке.
Лэрамор вскочил, взревев:
— Мой корабль! — затем разразился потоком ругательств. Мистрис Летиция вопила и вопила, пока брат не заткнул ее, грубо зажав ей рот рукой. — Клянусь дьяволом, Летиция, я сам выброшу тебя им, если ты не замолчишь! Господа, ради всего святого, что же нам делать?
— Надо забаррикадировать все двери и окна и оборонять дом, — сказал баронет.
— Пошлите за помощью в Роузмид, а также к Фицхью и Ладвеллу! — вскричал служитель церкви.
— Пятеро мужчин и три женщины против сотни индейцев и негров! И никто не придет нам на
