«Хульный манифест» вызвал смущение в правящем кругу, задетом выпадами против «чужестранного министерства»; шведское правительство стало распространять этот документ и в других европейских странах вместе с прочими пропагандистскими материалами314. Воззвание было согласовано с Елизаветой Петровной, с которой перед войной шведские дипломаты вели тайные переговоры о пересмотре условий Ништадтского мира в обмен на военную помощь.
Бороться с «мерзостными и ругательными экспрессиями» в условиях не слишком привычной для империи свободы слова было не так-то просто. Голландские «газетиры» на всякий случай попросили у российской миссии опровержение, а потом печатали вместе и те и другие материалы — дипломаты ничего не могли поделать с частными издателями315. Прусские «ведомости» «разглашали» о мнимых шведских успехах и помещали сообщения, что русский флот якобы заперт в Кронштадте, а «в России во всех местах бунт произошел»316. Правительству пришлось рассылать через дипломатические миссии специальные «приложения», представлявшие шведов как «варваров и диких паганян», начавших войну без всяких причин, да еще вступивших в союз с «наследным врагом христианского имени» — турками317.
Как Россия не спешила в 1741 году помочь Австрии, так и у правительства Анны Леопольдовны в нужный момент не оказалось союзника. Договор с Англией, подписанный еще 3(14) апреля 1741 года, подтверждал выгодные для британцев условия торгового договора 1734 года и предусматривал взаимную помощь в случае агрессии: отправку российского корпуса из десяти тысяч пехотинцев и двух тысяч кавалеристов при угрозе английским владениям на континенте и, соответственно, английской эскадры из двенадцати кораблей в случае опасности для России на Балтике. Однако «сепаратная» статья договора освобождала английскую корону от оказания военной помощи, если флот понадобится самой Британии для отражения агрессии, и заменяла ее денежной318.
Вокруг этой статьи начались долгие споры. Уже в мае герцог Ньюкасл в Лондоне заявил русскому посланнику князю Ивану Андреевичу Щербатову: корабли у Британии есть, но не хватает матросов. Дипломат передал в Петербург, что в случае войны со шведами ожидать британскую эскадру «сумнительно» — похоже, в Лондоне сочли, что внутренняя нестабильность режима освобождает их от условий только что заключенного союза. Финч сначала сообщил русскому двору, что его правительство может предоставить только денежную субсидию, а затем попытался изменить «сепаратную статью» договора «без упоминания о деньгах взамен действительной помощи», но натолкнулся на противодействие Остермана. Андрей Иванович, собственно, настаивал не на субсидии, а на присылке британских кораблей, поскольку опасался прибытия на Балтику французского флота. Но начальник Финча государственный секретарь Уильям Стенхоуп барон Харрингтон уже в августе дал категоричный ответ: посылка английской эскадры на помощь России «решительно невозможна»319.
Поведение союзницы вызвало разногласия в российских «верхах». Остерман признавал надежду на английскую помощь «весьма сумнительной», но всё же считал, что лучше избегать на этой почве конфликта и не пересматривать не слишком выгодный русской стороне торговый договор 1734 года и «английскими обещаниями довольствоваться». Черкасский вопрошал: «Что в том пользы России есть, когда Англия толко едиными обнадеживаниями и обещаниями Россию усыпляет?» В сложившейся ситуации он видел основной союзницей Данию; от англичан же считал необходимым немедленно потребовать денег, как было предусмотрено договором в случае невозможности посылки британской эскадры. А Головкин категорически требовал отложить ратификацию договора и даже после четырех заседаний Кабинета министров по этому вопросу в октябре 1741 года остался при своем мнении, потребовав внести вопрос «к высочайшему рассмотрению»320.
Двадцать шестого октября 1741 года правительница предложила Кабинету ратифицировать договор, хотя на помощь Англии «точно надеяться невозможно». 7 ноября спорная статья о помощи наконец была подписана; она освобождала британское правительство от посылки флота на Балтику «в обстоятельствах крайнейшей трудности», но обязывала выплатить в таком случае 100 тысяч фунтов стерлингов. 8 ноября стороны провели «размен» ратификаций, но с наступлением зимы рассчитывать на помощь уже не приходилось321.
Споры ближайших советников регентши едва ли способствовали укреплению положения брауншвейгской династии на российском престоле. Неуверенность правительства маскировали беспрерывные празднества. Правительница всё больше пыталась уйти от проблем в частную жизнь. Между тем в столице назревал очередной переворот.
Глава шестая
ПЕРЕВОРОТ ЦЕСАРЕВНЫ
Если любовь погубила правительницу, то более народная любовь, оказанная Елисаветою Преображенским гвардейцам, возвела ее на престол.
Фридрих II Прусский Российская империя в 1741 году
В августе только что прибывший из Германии Михайло Ломоносов посвятил оду победе над шведами «его величества Иоанна III, императора и самодержца всероссийского», сулившую России будущие успехи под милостивым правлением его матери, правительницы Анны Леопольдовны:
…Высокой крови царской дщерь, Сильнейшей что рукою дверь Отверзла к славнейшим победам! Тобою наш российской свет Во всех землях как крин[43] цветет, Наводит больший страх соседам. Твоя десница в первой год Поля багрит чрез кровь противных, Являет нам в признаках дивных, Созреет коль преславен плод.
Доброт чистейший лик вознес Велику Анну в дверь небес, Откуда зрит в России ясно Монарха в лавровых венцах На матерних Твоих руках, Низводит весел взор всечасно. К Героям держит речь сию: «Вот всех Моя громчайша слава! Во днях младых сильна держава, Взмужав до звезд прославит ту»…
Предсказания ученого и поэта не оправдались. Уже через несколько месяцев император и его мать были свергнуты. Анне Леопольдовне предстояла скорая смерть в ссылке, а ее сын «взмужал» в тюремной камере и в конце концов погиб от рук своих охранников. После восшествия на престол Елизаветы Петровны все сочинения и документы с упоминанием имен Иоанна Антоновича и его родителей уничтожались или прятались. От греха подальше канцелярия Академии наук распорядилась сначала «запечатать», а потом отправить на сожжение также оду адъюнкта Ломоносова, и ее старые издания являются библиографической редкостью.
Самому же Михайле Васильевичу в том же 1741 году пришлось вместе с академиком Якобом Штелином срочно складывать еще одну оду — уже во славу новой императрицы, в одночасье устранившей прежних правителей:
…Кто, равно как Елисавет, От бед избавил целой Свет? В един час сильных победила, К Себе взяла, на Трон вступила.
Которой так веселой час Приятен людям быть казался, Сердец Тебе как верных глас И Виват к верьху звезд промчался. Твоих подданных миллион Имели вдруг согласной тон Благодарить Твоим щедротам И дивным всем Твоим добротам…
Однако таким ли уж бедственным было положение страны под властью «немецкой» династии? Едва ли, конечно, Петр I мог представить внука мекленбургского и сына брауншвейгского герцогов наследником своей державы; но, окажись государь в Петербурге 1741 года, он бы увидел, что страна — пусть и медленнее, чем при нем — движется тем же курсом.
