Экстенсивное освоение богатейших природных ресурсов восточных регионов дало толчок развитию российской промышленности. За время аннинского царствования в стране появилось 22 новых металлургических завода. Россия увеличила производство меди до 30 тысяч пудов по сравнению с 5500 пудов в 1725 году и заняла прочные позиции на мировом рынке в торговле железом, вывоз которого за десять лет увеличился в 4,5 раза. Рос экспорт пеньки, льняной пряжи и других товаров322.
В 1741 году крепостной крестьянин графа Шереметева Григорий Бутримов построил первую в селе Иванове мануфактуру, на которой работали вольнонаемные из крестьян-оброчников. Это положило начало развитию в Иванове легкой промышленности — сначала полотняной, а затем ситценабивной и хлопчатобумажной.
Однако становление российской индустрии шло непросто. Заведение «неуказных» (открытых без разрешения Берги Мануфактур-коллегий) предприятий преследовалось — часто по доносам конкурентов, получавших специальные «жалованные грамоты». Государство определяло обязательные поставки продукции в казну, качество и даже ассортимент изделий; заводчики были подсудны коллегиям. Несоблюдение условий грозило конфискацией предприятий — в русском языке той эпохи отсутствовало само понятие «собственность». Так, Путивльская суконная мануфактура (нынешняя Глушковская суконная фабрика, по-прежнему выпускающая сукно для армии) в 1732 году была отдана «в вечное и потомственное владение» купцу Полуярославову, но в 1741-м отобрана за то, что сукно и каразею[44] хозяин делал «самым худшим способом».
Предприниматели оставались людьми «второго сорта» и жаловались, что их равняют с «подлыми» мужиками. Выход был один — становиться дворянами, что поощряли и власти. В сентябре 1741 года по представлению Коммерц-коллегии «за размножение суконных фабрик» их владельцы Степан Болотин и иноземец Шмидт, а также хозяин московской полотняной фабрики в Хамовниках Иван Тамес получили чин коллежского асессора, даровавший потомственное дворянство323. Само же благородное сословие еще не оценило выгоды заведения собственных предприятий. Кабинет-министр Анны Леопольдовны граф М. Г. Головкин стал единственным из всего правящего круга основателем собственной полотняной мануфактуры, где работали 76 человек.
Создание промышленности «сверху» не дополнялось массовым развитием предпринимательства «снизу» — ему препятствовали высокие налоги, отсутствие доступного кредита и рынка рабочей силы. «Фабриканы»-недворяне покупали крепостных к своим мануфактурам, а суровый закон 1736 года навечно закреплял за предприятиями прежних вольных работников.
Попадая на российскую почву, передовые формы производства прочно «схватывались» сложившейся крепостнической системой. Даже формально считавшиеся вольными квалифицированные рабочие получали от восьми до двенадцати рублей, что ненамного превышало прожиточный минимум (семь-восемь рублей). Они обязывались не уходить с предприятия до истечения срока найма и признавали право хозяина «укрощать и наказывать» их за леность и прочие «непристойные поступки», чем тот и пользовался. Работники московской суконной мануфактуры упомянутого Болотина жаловались в Коммерц-контору на то, что, несмотря на несколько поданных властям челобитных, так и не получили «недоданных заработанных денег» с 1737 года324.
Члены комиссия, составлявшей в 1741 году «Регламент и работные регулы» для суконных предприятий, выговаривали предпринимателям: «…большее число мастеровых и работных людей так ободранно и плохо одеты находятся, что некоторые из них насилу и целую рубаху на плечах имеют», — пеняя за то, что «срамно видеть» в Москве такую «некрасоту народа». Поскольку рассчитывать на то, что рабочий в ущерб и без того скудной пище сам оденется и обуется, не приходилось, комиссия предлагала мануфактуристам «той некрасоте народа упредить» и выдать «всем сплошь равную одежду» с вычетом ее стоимости из заработка325.
Завоеванный при Петре международный авторитет империи охраняла созданная им армия. В апреле 1741 года принц Антон Ульрих завизировал расписание, из которого следовало, что в европейской части страны находится в строю 151 полк, не считая донских казаков, гусарских частей и башкирской конницы (всего 12 тысяч сабель). Фельдмаршалу и президенту Военной коллегии Бурхарду Миниху удалось объединить в рамках своего ведомства громоздкую систему управления, насчитывавшую семь канцелярий и контор, что можно считать шагом вперед в процессе централизации. Военная машина работала четко — полки заранее были расписаны по винтер-квартирам[45] с указанием мест, где им надлежит получать провиант.
Список генералов и штаб-офицеров армии 1741 года не дает оснований утверждать о каких-то преимуществах иноземцев или о стремлении «брауншвейгских» правителей назначать на ответственные посты «немцев». В одном из указов Сенату в марте 1741 года правительница специально попросила выбрать кандидата «для определения в Смоленскую губернию губернатора из русских», поскольку вице-губернатору Бриммеру «по его иноземству во управлении в той губернии дел не без трудности быть может». Единственным генерал-аншефом стал в это время М. И. Леонтьев; из четырех произведенных в генерал-лейтенанты иноземцем был только П. Ф. Балк; из пяти генерал-майоров — А. Беренс и В. Бриммер; при этом, за исключением генерал-адъютанта Балка, все произведенные были старыми служаками, не связанными с придворными «конъектурами»326. Чтобы развеять миф о том, что иностранцы занимали высокие посты в армии не по заслугам, достаточно упомянуть о том, что решение о победоносном для русской армии Вильманстрандском сражении в августе 1741 года принял военный совет, шесть из восьми участников которого во главе с главнокомандующим П. П. Ласси были «немцами».
Сравнение этих назначений с аналогичным списком 1748 года показывает, что «национальное» правительство Елизаветы проводило точно такую же политику: среди пяти произведенных ею полных генералов были два «немца», из восьми генерал-лейтенантов — четыре, из тридцати одного генерал-майора — 11327. Многие офицеры из прибалтийских губерний вынуждены были служить в имперской армии: их маленькие владения в один — три гака[46] не оставляли иного выбора. Подпоручиками и прапорщиками в полевые полки отправлялись и их дети — выпускники кадетского корпуса (в 1741 году — 21 «немец» из семидесяти одного «курсанта»), не получавшие никаких особых преимуществ при распределении.
В ноябре 1740 года Анна Леопольдовна отменила намеченный Бироном рекрутский набор; но уже в декабре вышел указ о призыве двадцати тысяч человек; в январе и сентябре 1741 года последовали новые наборы328. Военная коллегия разверстала количество призывников по губерниям, и на места — «понуждать» местных подьячих и забирать собранных рекрутов — отправились офицеры гвардии. Набору подлежали молодцы от восемнадцати до тридцати шести лет и не менее двух аршин[47] ростом, так что суворовские «чудо-богатыри» в массе своей были не выше полутора метров. Рекрутов приводили в местные гарнизоны, а уже оттуда им предстояло маршировать к своим полкам. Сельский «мир» и городское общество должны были обеспечить новобранца провиантом, полтинником денег и одеждой — кафтаном, шубой, шапкой, штанами, рукавицами, «упаками» — сапогами с грубыми голенищами из сыромятной кожи. Офицерам же предписывалось их «в работы ни в какие не употреблять» и во «всем с ними поступать, как обычай учителю с детми».
