– По какому праву ты мне всё это высказываешь, отчитываешь! И я что-то не помню, чтобы тебя укорял.
– По праву старшего! И по праву твоей дремучей невоспитанности. А ты вместо того, чтобы обзывать всех мудаками и учить, постоянно зудеть, как муха осенняя – это плохо, то плохо… всё – херово! Ничего хорошего вокруг. И все должны бегать вокруг и успокаивать. Вчера собрались в центр, идём к машине, ещё и не сели в неё, а ты уже ворчишь – ну всё! счас пробка будет на Кутузовском! Жопа полная! Ты за руль сядь для начала! Нельзя же так самому себя добивать! Уничтожать, других этой заразой инфицировать! Ты наорал и забыл, а волна дальше покатилась! Это же копится. Чернуха эта вся, как пятно мазутное, плывёт по чистой воде, переливается радугой поганой, пачкает всех, кто на пути попадается, воняет, лишает кислорода и радости. Ты вот вчера на Пальму голос повысил, нет – не накричал, только голос повысил – у неё понос начался! А тут же люди вокруг. Научись себя вести достойно! Ты же – мужик! – уже успокаиваясь, примирительно сказал Сергей.
– Ну, ты сгрёб всё в одну кучу!
Миша вернулся в офис. Сигаретным дымом пахнуло удушливо. Пальма весёлая крутилась, лезла дружить, и уже не помнила, как на неё прикрикнули, и обиду свою под хвост спрятала, рада была тому, что есть, без всякого анализа «плохо-хорошо».
Сергей куртку накинул, вышел на улицу. Его трясло. Он ходил по двору. В груди тревожно ныло.
– Господи! Что это я завёлся?! Крутимся на замкнутом пятачке. Надо успокоиться. Два взрослых мужика. Потерпел бы ещё чуть-чуть, может быть, и не увидишь Виталия после этого всего до конца жизни! У каждого свои страсти и пристрастия. Привычки, устоявшиеся взгляды, проверенные и опробованные годами. Консервативные и негибкие уже от возраста. И каждый стремится всеми силами, воинственно, если надо, оградить этот собственный пятачок, полянку, место, призрачный проблеск размером с солнечного зайчика, который видим только ему. Не лезьте сюда – это моё! Заповедное, ну как же без него? Здесь уместились мои мысли, ощущения и выводы по самым важным вопросам. Стоп! Но ведь у Виталия то же самое происходит! Он точно так же уверен в своих выводах. Значит, у нас одинаковые устремления – защитить своё неприкосновенное. Но мы разные, хотя на каком-то пространстве и есть пересечения. Как меридианы не пересекаются с меридианами, а параллели с параллелями, но есть точки, в которых противоположные выводы пересекутся. Точка со-прикосновения. В зелёном сарайчике, коробочке зелёной, в которой что-то стучит, шкварчит, дышит, пузырится и доводит до белого каления. Интраверт и экстраверт. Каждый категоричен, отстаивает своё. Даже и не всегда вежливо, терпеливо, с улыбкой, а вот так – взрыв, выброс, страсти. Даже не всегда объясняя свою позицию, заведомо считая только её верной, без особых разъяснений. Максимализм какой-то, почти юношеский, страстный. Кажущееся очевидным для одного – совсем не аксиома для другого. Истина в последней инстанции. Иногда с перегибом. В угоду личному. Как его уберечь? Отогнать, отринуть поползновения посторонних. Страсти, как в молодости. Но там было сильное желание эпатировать – побрить голову, надеть что-нибудь вызывающее, стать хотя бы внешне не таким как все, и в этом – утвердиться, убедить окружающих. Нет, голову брить я, пожалуй, не буду!
* * *
Пошёл крупный снег, мокрый и недолгий, чтобы тотчас превратиться в грязь. Сергей вздохнул глубоко:
– Ну вот, кажется, отпустило. Должно быть, давление скачет. Надо хоть прогуляться до станции, побродить по платформе, на людей других посмотреть. Совсем я одурел в зелёном сарайчике без кислорода да на одних книжках. Давно никуда не выбирался. Сколько же дней? Сразу и не вспомню. Всё не получается. Работа, кухня, сон, работа, кухня. Эк я себя загнал! Такие одинаковые дни. Нет – они разные. Много схожего, но и разного много, воспоминания, мысли приходят. Вот поскандалили, разрядили статическое электричество. Всё это – отговорки, а главная причина – гордыня!
Вечер прошёл в тишине. Молча поели. По кроваткам раскинулись. Пальма легла между ними на коврик. Они по очереди гладили её, руки опускали, отыскивая спинку, сталкивались пальцами, резко убирали руки. И молчали в наэлектризованной, перекошенной обидами тишине.
– Сейчас выключим лампы и будем светиться в темноте. Два светлячка, два плоских электрических ската. Пока не разрядимся во сне, электричество не растратим в придонном песке, под ковриком, – подумал с улыбкой Сергей. – Нет у меня злобы на этого человека рядом, затравленного неудачами.
Виталий незаметно уснул. Сергей не сразу это понял. Долго присматривался, прислушивался к дыханию. И вновь его напугала тихая неподвижность от усталости и забот, свалившихся на него.
Сергей расстроился из-за своей неожиданной вспышки, ругани. Не находил оправдания ни себе, ни громкому разговору, ни самой этой мутной теме. В душе оправдывал Виталия, понимал всю тяжесть и сложность проблем, которые сыпались на него, но и осуждал за то, что его сломала жизнь, Москва, которую он ненавидит и осталось только плохое, дурное. Не выстоял. Словно со стороны, он сейчас смотрел на ринг, на котором безжалостный противник молотил кулаками товарища. Жалел его. Самое страшное, что он этого уже не замечает. Удары сделали его бесчувственным это стало его обычной, повседневной жизнью, в которой с утра до вечера только плохое, и ничего хорошего в ней уже не осталось, и ничего уже не хочется, а только одно желание – чтобы оставили в покое.
– Зачем я додумываю за него? Чтобы сделать правильные выводы? Чтобы помочь? Но ведь меня никто об этом не просит. Мы оказались рядом, так сложились обстоятельства, естественное желание помочь. Жалость унижает мужчину. Не мешай – это будет самая реальная помощь. Будь мудрее!
Он долго не мог уснуть. Ворочался, но простыня уже не скручивалась жгутом, научился управляться. Только шуршание плёнки, будто кто-то листы бумажные ворошит в поисках пометки важной, но сейчас утраченной.
После двух часов встал, выпил настойки пустырника, согрелся и провалился в сон.
* * *
Сергей проснулся и подумал.
– Место было свободно. Зря я вслушиваюсь. Не прокричит петух – ни раз, ни два, ни три, отгоняя ночную нечисть. Только смеситель громыхнёт, просигналит по трубам – вставай!
Он подхватился. Еле успел до прихода Марины и Миши привести себя в порядок, позавтракать.
Он вспомнил, что сегодня Виталий и мастер Юра с утра выехали руководить шеф-монтажем.
– Как у них там? Необычное изделие – высота стенок шесть с половиной метров, как дом двухэтажный, при ширине одиннадцать. Благо это внутри огромного пакгауза. На улице такое «чудо» завалилось бы от первого же ветра или сильного дождя, про снег уж и говорить нечего. Нет, всё-таки здорово, что этот договор состоялся. Все остальные проблемы решаемы. Чисто технические заморочки снимутся.
Весь день его терзало любопытство. Он выходил в цех, проверял работу – так было заведено в отсутствие Виталия и мастера, это негласно вменялось ему.
В одиннадцать рабочие сели попить чаю с сухариками. Сергей сидел вместе с ними за столом, от чая отказался, но сидел специально, как немой укор, чтобы они не тянули, скорее вернулись бы к работе, так ему хотелось, чтобы сделали побольше.
