И, распаляясь, повторил чуть громче:
— Я протестую!
И даже потряс над своей головой раскрывалкой Лаодикеи.
На этот предмет Манюэль косился с начала церемонии. И вот теперь он наконец его вырвал из Бестолкуевых рук и закрыл.
— А вы, — заявил он, — лучше об этом позабудьте!
— Но ведь идет дождь, — воскликнул Лё Бе-уй.
— Действительно, — согласился Пьер.
— Идет дождь, идет дождь, идет дождь, — завопили спираторы.
— Что верно, то верно: хлыщет здорово, — добавил Роскийи, порываясь тоже вкусить свободы слова.
— Дрянная погода, — машинально подтвердил Пьер.
— Вы еще скажите, что мы мокнем не из-за вас! И что водоросли растут повсюду тоже не из-за вас!
Лё Бестолкуй уже чувствовал, как его шляпа начинает плесневеть. Он злился. К тому же, скопившись в немалом количестве у самой свалки, они начали постепенно погружаться в жижу, а отбросы, в противовес им, — подниматься на поверхность. Недавняя бабушка оказалась первой кандидаткой на подъем. Эвелина указала на нее пальцем:
— Смотрите, все никак не уймется. Может, и нам подняться? Как она?
Все закивали и забарахтались в сторону по домам. Паулина вновь затянулась в жижу.
— Не похоже, что она будет скоро закончена, — подытожил Лё Бестолкуй, обойдя статую несколько раз.
— Работы еще много, — ответил Пьер. — Выпьете фифрыловки? Эвелина, налей отцу стаканчик.
— Большое спасибо, — поблагодарил Лё Бестолкуй. — Но что-то я не очень понимаю. Безусловно, та статуя была более естественной.
— Это — нога, — пояснил Пьер, следуя за взглядом нотариуса. — Она еще не доделана. Не хватает растительности. Я успел сделать всего три волоска.
— А это?
— Глаз.
— Но почему один? Почему не два? По-моему, у вашего отца было два глаза. Где же второй?
— Вот.
— Не вижу.
— Я показываю то место, где он будет. Я к нему еще не приступил.
— За все это время? Мне кажется, дело продвигается не очень быстро.
— Папа, оставь его, на фиг, в покое, — сказала Эвелина, плеснув в стакан щедрую порцию фифрыловки.
— Ты стала очень дерзкой.
Эвелина пожала плечами. Мужчины чокнулись.
— Ты ревнуешь? — спросил у дочери Лё Бестолкуй.
— Я ей верен, — пылко ответил Пьер.
— Да я не об этом. Может, ей хочется показывать свои ноги, как твоей сестре в шортах или как твоей невестке в купальнике.
— А что? У меня ноги красивые.
Она задрала юбку, спровоцировав вокруг себя небольшое наводнение.
— Какая грязища, — вздохнула она.
Лё Бестолкуй принялся оценивать ноги дочери.
— И все же, — заявил он, — у Элен они более округлые, а у Алисы — более упругие.
— А ты что, их щупал, старый ты крендель? — спросила Эвелина.
— Что касается Алисы, то я прекрасно изучил ее ноги, когда ходил в кинематограф. Даже на ровной поверхности я способен угадать, упругие у женщины ноги или нет.
— С тех пор она постарела, — заметила Эвелина.
— Я так и знал, что ты ревнуешь.
— А вот мне, — сказал Пьер, — мне на ноги Алисы наплевать.
— А вы могли бы друг друга полюбить? — внезапно спросил у Пьера Лё Бестолкуй.
— Вряд ли, — ответила Эвелина.
— Конечно же нет, — ответил Пьер.
— Папа, не засирай нам мозги, — добавила Эвелина.
— Ладно, ладно.
Переведатель рассеянно посмотрел в окно, которое заливало дождем как из ведра.
— Как назло, этот засранец Манюэль увел мою укрывалку.
— Укрывалка не твоя, а Лаодикеи.
— Ладно, ладно.
Он переминался из лужи в лужу. Пьер хлопнул тестя по спине, отчего из редингота ударили чуть ли не фонтанные струи.
— Итак, переведатель, что вы думаете о моей статуе?
— Гм! гм!
— Откровенно.
— Ну же, старый хрен, — подхватила Эвелина, — давай, высказывай свою мысль, хотя то, что крутится у тебя на языке, вряд ли можно считать осмысленным.
— Ну, в общем… — проговорил Лё Бестолкуй.
Он замялся.
— Она не готова.
— И это все, что ты можешь сказать? — спросила Эвелина.
Пьер обречено махнул рукой.
— Ладно, пусть треплет языком то, что и так очевидно.
— И все-таки я имею право на последнее слово! — закричал выеденный из себя Лё Бестолкуй. — Так больше продолжаться не может! Твоя невестка выступает чуть ли не голая, еще хуже, чем голая, причем на Полуденном Празднике. Твоя сестра заявляется от чужеземцев, да еще без предупреждения. А ты сам выходишь без разрешения. Так больше продолжаться не может!
— Он мне уже тыкает, этот надутый прыщ, — прокомментировал Пьер.
— Так больше продолжаться не может! — завопил Лё Бе-уй.
— Вы говорите о единичных событиях, которые происходят по одному разу, — заметил Пьер. — Как они вообще могут иметь продолжение?
— Неужели ты надеешься ему что-то втолковать? — вмешалась Эвелина.
— Так ведь одно — это последствие другого! — воскликнул переведатель. — Последствие!
— До него что-нибудь доперло? — спросила Эвелина.
— А еще этот дождь! — добавил сникший Лё Бестолкуй.
— Особенно теперь, когда у тебя нет зонтика Лаодикеи.
— Дождь, — прошептал Лё Бестолкуй. — Дождь. Дождь.
— Да ладно тебе! — осадила его Эвелина. — Это всего лишь вода!
— А женщины, которые ходят голые! И все из-за вашей воды! Из-за вашей воды! Алиса извивается на поверхности водоема, Элен разгуливает в шортах с мокрыми ляжками. Вот что ты наделал, Пьер, своими рыбами и аквариумами, вот к чему это привело, вот во что это вылилось.
— Ну и что? — спросила Эвелина.
Пьер подошел к переведателю и, дыхнув ему в лицо, произнес:
— Чего вы от меня хотите? После всего? Статую? Она не закончена. Дождь? Он не кончается. А остановить его я не могу.
— Ладно. Брось трепать языком, папочка. Оставь нас, на фиг, в покое. Слушай, неужели ты рассчитываешь стать мэром? При поддержке твоих спираторов?
— А почему бы и нет, доча?
— Не смеши меня. Ты? Мэр? Да ты только посмотри на себя! Старый рогалик!
— Ну и что?
— Только без иллюзий, папа. Тебя все пошлют подальше. Даже твои спираторы.
