— Поднажмем, — предложил Роберт.
Госпожа Набонид заплакала.
— Семья… семья, — простонала она.
Но юноши ее не слушали.
И тут семья внезапно появилась.
Сначала она предстала своей самой безобидной частью. Родственники выглядели, как два туриста. Один из них оказался девицей, по причине округлых ляжек и выпуклостей под свитером.
— Похоже, Жан Набонид, — прошептал Манюэль, имея в виду не Элен.
— Похоже, — прошептал Роберт.
Юноши даже не пошевелились, чтобы сдвинуть носилки с места. После перешептываний они с большим почтением взирали на вышеназванного брата и с меньшим — на сестру.
— Это ваша бабушка, — вежливо проинформировал Альберих.
— Она умерла, — сокрушенно добавил Бенедикт.
— Мы несем ее на свалку, — объяснил Фюльбер.
— Я никогда не кричала, — проговорила Элен. — Никогда.
Юноши опустили глаза и покраснели.
— И правильно, — сказал Жан.
— Не будем терять времени, — раздался голос Поля.
Юноши обернулись: обнаружилась другая часть семьи.
— Дети мои, дети мои, — застонала Жермена.
Эвелина укрывалась от дождя под раскрывалкой, которую держал Поль. Алиса, по-прежнему в купальнике, куталась в целлофановый плащ. Рядом с ними стоял Пьер.
Юноши заметили его первым.
— Пьер Набонид, — начал Манюэль, — статуя закончена?
— Довольно об этом, — раздраженно оборвал его Поль. — Сегодня я разрешил ему выйти. Из-за нее.
Указательным пальцем он указал на носилки с покойной.
— Значит, — спросил Манюэль, — статуя не закончена?
Поль повернулся к Пьеру:
— Нет?
— Нет, — ответил Пьер.
Он шагнул к Манюэлю:
— Но сегодня у меня есть специальное разрешение выйти. Из-за нее.
Подбородком он указал на волокушу с усопшей.
— Как это все противно, — сказала Алиса.
— Старая карга, — высказалась Эвелина. — Подлая сука. Она уже никому не сможет навредить.
— Я никогда не кричала, — произнесла Элен. — Никогда.
Наконец-то Алиса поняла, кто эта девушка в шортах, и принялась очень внимательно ее разглядывать. Она находила ее на удивление совершенной. Спрашивала себя про себя, не менее ли совершенна она сама. Сравнивала носы, ноги, груди, менее заметные компоненты — мочку уха, крыло носа, впадину подмышки, изгиб щиколотки, чашечку колена, косточку локтя, блеск волоса. Она себя спрашивала, спрашивала и спрашивала, пока не спросил Роберт:
— Вам не кажется, что она начинает пованивать?
Разумеется, он имел в виду бабушку. Это не значило, что он упустил из виду звезду в целлофане; он тоже сравнивал ее с той, что в шортах, и уже не знал, куда поворачивать голову, куда направлять свою бедную головку.
Тут обнаружилась еще одна семья, большая семья спираторов. Лё Бестолкуй-переведатель-тесть, а также Мазьё, Роскийи, Мачут, Зострил и Сенперт, все промокшие от небесной влаги. За ними вырисовывались Спиракуль и Квостоган, не менее от, но на некотором расстоянии стоя.
Все перезыркивались. Лё Бе-уй идентифицировал девушку в шортах по ее схожести с Жаном.
— Ну и ну, — протянул он. — Это ты, Жан.
— Эй, вы! — отреагировала Элен. — Я никогда не кричала. Никогда.
Спираторы заткнулись.
— Она воняет, — сказал Манюэль. — Двинулись дальше.
И они двинулись.
Манюэль, Роберт, Альберих и Фюльбер несли носилки с некогда надзирающей. Позади: семья. Мать Жермена, существо ничтожное. Следом за ней: сыновья Пьер, Поль и Жан, каждый со своей половиной: Эвелиной, Алисой и Элен; последняя половинчатость — исключительно по родственной связи. В конце: шмыгающие и вынюхивающие спираторы.
Они все шли и шли.
Они шли похоронно.
Дождь все шел и шел.
Вода путалась с воздухом.
Они спускались по сухой горловине, вдоль которой располагались свалочные болота, а толпа родимогородцев взирала на них сквозь дождливые капли и видела их слегка искаженными, слегка истонченными из-за отчужденности, слегка измученными из-за траура, слегка транскрибированными на поверхности с небольшой отрицательной кривизной.
Штобсдел толкнул калитку ограды, и они вошли. Забарахтались в вязкой каше, в которой гнили те, что больше не жили в Родимом Городе. Носильщики выбрали место, которое показалось им довольно ухабистым, перевернули носилки и свалили груз. Бабушка, завернутая в последнее облачение, издала буль, после чего забрызганный грязью куль стал медленно погружаться. Поглощающая почва отозвалась несколькими пукающими звуками.
Шел дождь.
Куль исчез в топи.
Манюэль, Роберт, Фюльбер и Альберих переглянулись. Манюэль сказал Полю:
— С вас четыре тюрпина и три ганелона.
Мэр заплатил.
Пьер произнес:
— Приятно вдыхать чистый воздух.
— Я никогда не кричала, — сказала Элен.
Пьер посмотрел на жижу, скрывшую еще один отброс.
— Там внутри наверняка найдется немало причудливых экземпляров, — прошептал он.
— Крупные насекомые, мелкие букашки, — прошептала Элен. — Вместе. Скребут ночь. Маленькие лапки. Большие крылья.
— Они живут! — прошептал Пьер. — Они живут! Это трудно себе представить: породиться, побыть, подохнуть; возможно: мракостными, слепыми.
— В своем застенке, — сказала Элен, — я стала совсем седой. Но я никогда не кричала. Никогда.
— Утрачивая жизнь такой, какой ее воспринимает человек, — сказал Пьер, — я достигаю цели своих поисков.
— Вы ищете свалку? — спросил у него Манюэль.
Но Пьер уже об этом не думал.
— А идол так и не закончен, — добавил Манюэль.
Парни пялились на девушку в шортах и на звезду в целлофане. Эвелина на них прикрикнула:
— Не лезьте не в свое дело, оставьте статую в покое. Черт возьми!
Она оглядела Элен и Пьера.
— И это брат и сестра: как будто совершенно не, — проворчала она.
Затем, покосившись на Лё Бе-уя:
— Ну а ты, папа, все спиративничаешь? Старый хрыч.
Переведатель кашлянул. Слюна растворилась — незаметно, неразличимо — в дождевых каплях.
— Я тебя просто не узнаю, — прошептал Лё Бестолкуй. — То, что твой муж вышел, не закончив статую твоего свекра, еще не повод обращаться ко мне со столь прискорбной грубостью. Я протестую.
