Остальные задумались над местоимением «она» и, пыхтя и научно тужась, сумели пастепена и пааднаму понять, что речь шла не об общественности, а о ней: Алисе Фэй.
Никто ничего не знал.
А Весенник? Еще один вопрос, стоящий на повестке дня. С ним также была полная неясность.
Все вздохнули.
Неразбериха клинила мозги.
Лё Бестолкуй предложил:
— А не выпить ли нам по стаканчику фифрыловки того года, когда Бонжан получил Главный Триумфальный Приз Весенника?
Все согласились, хотя и думали все-таки, однако и в общем-то, что для фифрыловки этот год был не такой уж и удачный.
Лё Бестолкуй встал и пошел за бутылью. Тем временем остальные молчали и предавались разнообразной деятельности, в основном связанной с ковырянием (носов, ушей, зубов и т. п.). Переведатель вернулся с открытой литровкой фифрыловки. Попробовали. Оценки не успели еще сформулитроваться, как в дверь позвонили.
— Так-так, — сказал Лё Бестолкуй.
— Ах, — выдал Зострил.
— Ох, — выдал Сенперт.
— Э-э, — выдал Мазьё.
— Гм? — вопросительно гмыкнул Роскийи.
— Кто это может быть? — произнес Мачут.
— Так-так, — повторил Лё Бестолкуй.
Он набрался мужества, встал и сказал:
— Я открою.
И сделал это.
Вошли два выуженных из потопа персонажа. Тот, что был наверху, не нагнул голову, в результате чего ударился лбом о дверной косяк. Того, что был внизу, повело зигзагами; он толкнул переведателя и залил водой и грязью ковер, уже и так изрядно подпорченный предыдущими гостями. Человеческая пирамида распалась, и два составлявших ее элемента (в которых спираторы признали калек) поднялись, постанывая зевом и поскрипывая костью.
— Жри-жри! — приговаривали они, брызгая слюной.
— Не желаете выпить по стаканчику фифрыловки? — любезно лебезнул Лё Бестолкуй. — Того года, когда Бонжан получил Главный Приз Весенника.
— Пей-пей! — приговаривали заморыши.
Они тоже полагали, что это неудачный год.
Слепец на ощупь, паралитик ползком двинулись к одному и тому же стулу. Их распределили по достаточному количеству сидячих мест.
— Ну что? — спросил Никомед, оглядываясь.
— Ну что? — спросил Никодем, топая ногой.
— Ну что? — ответили остальные, тайно и быстро переглядываясь и перепихиваясь коленками.
Повисла пауза.
— Будто мы не знаем, что здесь происходит, — сказал Никомед.
— А что здесь происходит? — спросил Лё Бестолкуй.
— Жри-жри! — ответил Никодем.
Лё Бестолкуй все же наполнил их стаканы. Два посетителя сглотнули винище и брезгливо поморщились. Стряхнули последние капли на паркет и сопроводили их двойным плевком.
— Бесполезно говорить о том, что здесь происходит, — сказал Никодем, утирая бороду рукой.
— Бесполезно, — подтвердил Никомед, повторяя его жест.
— Ну что? — спросил Лё Бестолкуй.
— Так вот, у нас есть новости, которых вы, может, еще не знаете, — сказал Никодем.
— Наверняка не знаете, — подтвердил Никомед.
— Посмотрим, — сказал Лё Бестолкуй.
— Расскажем? — спросил Никомед, повернувшись к брату.
— Давай, — ответил Никодем, по старой привычке поворачивая лицо в сторону своего собеседника и, конечно, не видя его; у него еще оставалось несколько машинальных жестов, которые несколько облегчали сыществование.
— Значит, так, — начал Никомед, — бабка Паулина умерла.
Он подождал. Заговорщики переглянулись. У всех появилась одна и та же мысль, у всех — правильная.
— Нам по фигу, — высказался Мазьё.
Слепец скривился.
— Минуточку, — продолжил Никомед, — есть еще кое-что: сегодня утром приехал Жан Набонид с сестрой.
— Это всем известно, — сказал Зострил.
— Кто этого не знает? — усмехнулся Лё Бестолкуй.
— Секрет полишинеля! — вставил Сенперт.
— И это все? — спросил переведатель у двух ветеранов.
Те почесали затылки.
— Они все разболтают, — сказал Сенперт.
— Нужно срочно принять какое-нибудь решение, — заявил Зострил.
— Выставим их наружу, — предложил Мазьё.
— Они все разболтают, — сказал Сенперт.
— Закроем их здесь, — предложил Мачут.
— Где? — спросил Лё Бестолкуй.
Все задумались. Квартира была чуть затронута модернизацией и испытывала слабое влияние чужеземных нравов, а посему имела холодильник. Именно там, после быстрых консультативных переглядываний, спираторы заперли двух инвалидов.
Манюэль высморкался, неудачно размазав сопли по лицу. Задрал полу рубашки, использовал ее по назначению и скомандовал:
— Пошли.
Взглянув на него, Бенедикт, Роберт, Фюльбер и Альберих наклонились. Подняли ношу.
— Черт! — сказал Бенедикт. — И чем она только набивала себе пузо, эта старушенция. Не иначе как свинцом.
— Не преувеличивай, — сказал Альберих. — Я вот мускул тренирую.
— Заткнитесь, — сказал Фюльбер. — Давайте побыстрее ее отнесем и сплавим.
Они начали спускаться по лестнице.
Пришлось повозиться. Кщастью, спущали со второго этажа.
Перед выходной дверью остановились. Шел дождь.
— Черт! — сказал Бенедикт. — Опять эта жижа.
— Никогда, наверное, не прекратится, — сказал Альберих. — Старые пердуны утверждают, что раньше дождя вообще не было.
— Что-то не припомню, — сказал Фюльбер.
Манюэль и Роберт их заторопили:
— Шевелитесь! Быстрее! На свалку!
Они собрались с силами, подняли носилки и сделали три шага. Остановились. Сзади них возникла какая-то бабенция.
— Пойдете с нами? — прошептал Манюэль, обращаясь к госпоже Набонид.
— Семья, — прошептала она, — семья, — прошептала госпожа Набонид, — семья, — прошептала вдова Набонида, — семья, — прошептала невестка старой беззубой надзирательницы со Знойных Холмов.
Юноши переглянулись.
— Мощно хлещет, — сказал Бенедикт.
— Возразить нечего, — согласился Альберих.
— Действительно, — добавил Фюльбер.
Все бросили брезгливый взгляд на тело, которое якобы продолжало сруществовать под саваном. Он намокал и малапамалу очерчивал формы.
— Скорее бы дойти до свалки, — сказал Манюэль.
