— Я поправлюсь. Не отнимайте руку. Я поправлюсь.
Когда стало невыносимо это терпеть, я бросилась на прутья решетки и закричала:
— Мама, что нам делать? Что нам делать?
Ответ пришел в сопровождении теней, вырвавшихся из камеры смертников, — теней таких же иллюзорных и хрупких, как завиток дыма, парящий в коридоре.
— Проститесь с ним как можно лучше, Сара. Не отходите от него. Помогите ему набраться мужества. Утешьте.
Больше слов я не услышала — услышала только, что она плачет. Нет большего горя, чем когда дите, которому ты дала жизнь, покидает этот мир раньше тебя.
Вскоре Эндрю перестал плакать и забылся тяжелым сном. Мы с Томом по очереди держали его голову. Подходили женщины, одни давали советы, другие молились, но никто не мог дать нам надежду. Некоторые подходили просто посмотреть, утешаясь мыслью, что к смерти близок кто-то другой, а не они. Когда в полдень родственников заключенных впустили в коридор, появился преподобный отец Дейн. Он принес нам хлеба, мяса и маленькую кастрюльку супа. Шериф разрешил ему войти в нашу камеру, и, когда он склонился над Эндрю, мне так захотелось броситься к преподобному и упросить взять меня с собой!.. Пастор положил руки нам на головы и с бесконечной нежностью благословил нас. Потом притянул нас с Томом к себе и сказал тихим голосом, чтобы не разбудить Эндрю:
— Завтра придет ваш отец и принесет еды и теплые вещи. Он не знает, что Эндрю совсем плох, иначе он пришел бы со мной сегодня. Боюсь, что завтра, когда он придет, Эндрю уже покинет нас.
Эндрю застонал и заворочался во сне, словно слышал, о чем мы шепчемся.
Шериф позвал преподобного Дейна, и, поднявшись, пастор сказал:
— Дети, положитесь на волю Господа. Мучения Эндрю скоро закончатся.
Он протянул руку, чтобы положить ее Тому на плечо, но Том отпрянул. Лицо брата потемнело от гнева и горькой обиды. Я готова была оттаскать его за уши за то, что он отвергает руку доброго человека. Но талант пастора заключался в том, что он понимал человеческое сердце. Оглядев темную, тесную камеру, он сказал Тому на прощание:
— Вера — это то, что спасает нас от отчаяния, сынок. Ничего, что сейчас ее место занимает гнев. Я иду к вашей матери. Хотите ей что-нибудь передать?
— Скажите ей… Скажите ей… — начала я, но не могла закончить.
Какие слова утешения могла я ей послать или просить в ответ, если в дверях камеры стоял шериф и ждал в нетерпении, когда преподобный отец выйдет. Это как пытаться построить плот, чтобы плыть по океану в штормовую погоду, имея в распоряжении лишь несколько прутиков. Полными слез глазами я посмотрела на преподобного отца и ничего не ответила.
Сжимая мои руки, он проговорил:
— Я скажу ей, Сара. Обязательно скажу.
Он передал узел с продуктами своей дочери, хозяйке Фолкнер, и, несмотря на возмущение шерифа, помолился за женщин. Когда шериф Корвин подошел и дернул его за руку, чтобы заставить наконец уйти, то получил в ответ испепеляющий взгляд, каким, вероятно, смотрел на Адама архангел, когда выгонял его из рая. Настал вечер, а лихорадка продолжала сжигать Эндрю. Он все бормотал о чем-то, что мерещилось ему под его дрожащими веками. Временами что-то шептал и смеялся. Временами кричал и размахивал руками. Но разговаривал он не как слабоумный мальчишка. Слова были понятными и логичными, словно жар в теле исправил и заострил его ум.
На закате, когда мерцающий свет пробивался сквозь узкие окна, Эндрю открыл глаза и посмотрел сначала на меня, потом на Тома.
— Какой сегодня день? — тихо спросил он.
Том ответил:
— Суббота.
Эндрю свел брови, будто считал дни, и снова спросил:
— Доктор скоро придет?
— Да, — сказал Том сдавленным голосом.
— Он отнимет мне руку, — тихо прошептал Эндрю, будто услышал об этом впервые. В его глазах появилась тревога, и он повторил, задыхаясь: — Он отнимет мне руку, Том, он отнимет мне руку. — Брат вцепился в Тома левой рукой и не отпускал. — Не давайте ему отнять мне руку. Лучше уж умереть.
— Эндрю, — сказала я, обнимая его голову и чувствуя вкус слез во рту, — доктор сказал, ты можешь умереть…
— Нет, — сказал Том, взяв Эндрю за здоровую руку, — ты не умрешь. — Он вызывающе посмотрел на меня и повторил: — Ты не умрешь, Эндрю. Я не дам ему отнять тебе руку. Ты меня слышишь? — Он склонился над Эндрю. — Я буду сидеть здесь всю ночь, и следующую, и следующую. Я буду с тобой, Эндрю. Никто не отнимет тебе руку.
Он держал Эндрю за руку, пока тот снова не впал в забытье. Он сидел так, пока шериф не открыл дверь и не впустил в камеру врача. В одной руке тот нес небольшой кожаный чемоданчик и ремень, в другой — небольшой нож для свежевания и большой нож, как у мясника.
Врач сказал громко, обращаясь к шерифу:
— Темнеет. Нужно торопиться. Стойте у двери на случай, если вы мне понадобитесь, чтобы его держать.
В камере воцарилась тишина, которая нарушалась лишь произносимыми шепотом молитвами и звуком рвущейся ткани — готовили бинты. Когда врач двинулся внутрь камеры, некоторые женщины помоложе заткнули уши руками, чтобы не слышать криков. Я прикрыла Эндрю глаза ладонями, чтобы он не видел приближающегося врача. Гнев, овладевший Томом, передался и мне, словно кто-то ударил меня прямо в затылок. Доктор обратился к одной из женщин:
— Принесите любую воду, какая у вас есть, и отойдите.
Врач собрался опуститься на колени подле Эндрю, но Том поднял руку и сказал:
— Нет, вы нам не нужны. Можете уходить.
— Не глупи, мальчик. Твой брат при смерти, и, если не отнять руку, будь уверен, он умрет. Ради брата, будь храбрецом и держи его здоровую руку.
— Нет, — сказал Том более уверенно.
Доктор замешкался, очевидно думая о монетах, которых лишится, если уйдет, не выполнив свою работу. Он взял ремень, сделал из него небольшую петлю и подозвал шерифа. Я слышала, как женщина выкрикнула в сгущающейся темноте:
— Дайте мальчику умереть спокойно!
Шериф нервно вздохнул и, закрыв за собой дверь, двинулся в нашу сторону. Я почувствовала, как рука Эндрю ищет мою, и меня охватил гнев. Я сказала, с трудом выдавливая из горла слова:
— Если вы к нему прикоснетесь, я наложу на вас проклятие.
Послышался шорох соломы — женщины подползали ближе, чтобы лучше слышать.
Нахмурившись, врач обернулся ко мне:
— Что ты сказала?
Он слышал, что я сказала, так же отчетливо, как если бы я прокричала свою угрозу. Это было видно по тому, как он напрягся и оглянулся на мрачные фигуры, освещенные слабеющим светом, со всклокоченными волосами, в измазанной испражнениями одежде, похожей на рваный и свисающий спутанными лохмотьями саван. Он в нерешительности взглянул на меня и увидел беспощадного ребенка с огненно-рыжими волосами, которого бросили в темницу из-за того, что его направлял дьявол. Доктор начал собирать свои принадлежности, но нет в мире лучшего средства против страха, чем соблазнительные мысли о звонкой монете в кошельке, поэтому он заколебался и осторожно перевел взгляд на Тома. Том сидел с решительным видом, положив на колени сжатые кулаки, но, несмотря на свою решимость, Том был всего лишь мальчик. Доктор стиснул челюсти и подозвал шерифа, сказав, что хочет покончить с делом, из-за которого его оторвали от ужина.
