города Веймара. Лагерь опять предоставлен самому себе. Опять оборонные бои, опять дерзкие экспедиции по добыче продовольствия для лагеря и опять неизвестность.
В одном из складов эсэсовского гарнизона обнаруживаем сотни новеньких кожаных курток и таких же брюк, когда-то предназначавшихся голландским морякам. В свое время украденные у Голландии, они почему-то застряли на складах Бухенвальда, и благодаря этому обстоятельству ударная бригада Бухенвальда приобрела свою форму. Эта форма неожиданно благотворно влияет на общее состояние вооруженных бухенвальдцев. Они уже не чувствуют себя освободившимися арестантами, захватившими в свои руки оружие, они чувствуют себя солдатами Родины и живут по ее законам и уставам родной Советской Армии.
Но свобода, свобода! Она, как вино, дурманит головы узников, только вчера сбросивших ярмо рабства. Неустойчивым людям даже счастье обретенной свободы вредно в слишком больших дозах. Под влиянием отдельных лиц из командного состава в некоторых батальонах распадаются целые роты, среди людей начинает возникать паника.
И вот на большом лугу, южнее лагеря, вспыхивает своеобразный митинг. Более тысячи вооруженных людей, почему-то покинувших свои места обороны, яростно размахивают оружием. На импровизированной трибуне один за другим выступают ораторы:
— Ведь мы же окружены! Это каждому ясно. Наша задача сохранить все боеспособное и прорываться в сторону Эрфурта!
— Интернациональный центр больше не существует, — выступает один из бывших «авторитетов» подполья. — Мы предоставлены самим себе, и поэтому будем сами заботиться о своей судьбе. Всем имеющим оружие нужно небольшими группами пробиваться к Эрфурту. Это — единственный выход из окружения, а там каждый найдет свою дорогу.
На трибуну вскакивает Сергей Котов. Даже из-под очков виден его сосредоточенный, напряженный взгляд.
— А дети? А старики? А инвалиды? А те, что остались внутри лагеря и, не имея оружия, надеются на нашу защиту? А несколько тысяч больных в госпитале Бухенвальда? Что же, по-вашему, их следует бросить на растерзание врагу? Да кому нужна ваша помощь, если вы решаете прорываться отдельными вооруженными группами? Это же породит неорганизованность, «вольницу», а отсюда и мародерство, и провокации под нашей маркой, и черное пятно на честь советских людей, которую мы так упорно защищаем!
Пока говорит Сергей, я подзываю Ленчика, не расстающегося со своим благоприобретенным мотоциклом.
— Какая рота сейчас на отдыхе? — тихо спрашиваю я.
— Четвертая, — следует быстрый ответ.
— Сейчас же — в ружье. Незаметно, через сады, сосредоточиться вон за тем забором, — и я показываю на возвышающуюся над лугом каменную ограду, опоясывающую виллы бывшего эсэсовского командования.
— Щелокову с танком немедленно вон в тот лесок. Пусть ждет моего сигнала. Смирнову — ни слова!
Сердито взревев мотоциклом, Ленчик исчезает. А бывший «авторитетный» товарищ в это время возражает Сергею.
— Мы знаем твой пуританский фанатизм, но не желаем его поддерживать. Ты ордена добиваешься, а мы желаем сохранить свою жизнь. Какими путями мы этого добьемся — это наше дело, и не советую никому становиться на нашем пути. Кто хочет оставаться, чтобы защищать жизнь «доходяг», пусть остается, но их судьба меня больше не интересует, и я умываю руки…
— Вот, вот! Вот именно! — перебивает Сергей. — Твои руки как раз сейчас в этом нуждаются, потому что от них пахнет кровью предательства.
— Долой!!! Протестуем! К Эрфурту! — ревут несколько голосов и вдруг стихают. Я стою в общей, толпе около трибуны и не замечаю, откуда появляется подполковник Смирнов. Вот он поднимается на трибуну и очень спокойно вскидывает руку. Говорит он негромко, но слышат его все.
— А кто вы такие, чтобы протестовать? Против чего? Против кого? Против тех, кто сейчас в обороне защищает жизнь всего лагеря, в том числе и вашу, — повернувшись спиной к толпе, через плечо тихо бросает:
— Приказываю: сейчас же, немедленно, сложить оружие. Вот около этой трибуны, — и, устало ссутулившись, спускается по лесенке.
Мне со своего места видно, как по каменной ограде с независимым видом прогуливается мой верный Ленчик. Затихшая от неожиданности толпа опять начинает волноваться. Опять раздаются отдельные голоса, возбуждая колеблющихся, щелкают затворы винтовок.
— Долой!!! Арестовать Смирнова!! Долой Котова! На Эрфурт! На Эрфурт!!!
— Сложить оружие! — кричу я, вскакивая на трибуну. — Выполнять приказ! — и сверху мне видно, как опускаются в толпе несколько вскинутых было винтовок. Тотчас же широкая каменная изгородь над лугом ощетинивается сотнями стволов винтовок вперемежку с наскоро установленными пулеметами, а с противоположной стороны из-под сени буков, как игрушечный, резво выскакивает танк. Это бойцы сорок четвертого блока. И вот плетутся в лагерь разоруженные и пристыженные «сторонники мятежа».
На следующий день в Бухенвальд вошли регулярные части американской армии, а с ними административные службы и похожие на комаров тучи корреспондентов. Как же эти американцы не похожи на тех, с которыми мы недавно встретились на лесной поляне недалеко от лагеря! Та же нация, но до чего разные люди.
— Проволоку восстановить. На вышках поставить своих часовых. Арестантов разоружить! — гласит первый приказ капитана Петера Балля, командующего частью, расположившейся на горе Эттерсберг.
— Как вы на это смотрите, товарищи? — спрашиваю я своих командиров.
— А черта лысого его батьке не треба? — вскакивает Данила. — Та мы то оружие кровью своей добували, когда они во Франции бургундское та шампанское попивали!
— Поговорить с людьми и через полчаса доложить!
А еще часом позже Николай Кюнг показал мне несколько афиш и листовок, только что снятых со столбов и стен бараков. Еще пахнущие свежей типографской краской, они настойчиво убеждают русских не возвращаться на Родину, «порабощенную большевизмом и коммунистами». Вместо «сурового террора на родине» предлагается райское блаженство в Аргентине, Флориде или Бразилии.
— Ну, как тебе нравится? — спрашивает Иван Иванович.
— Да-а-а… По крайней мере, откровенно. Поэтому оружия не сдам и восстанавливать проволоку не позволю.
— Как же не сдашь, когда все сдали? Мы доказывали, что эти требования американцев незаконны, что мы граждане стран, сражающихся против фашизма, но они упорно настаивают на своем.
— Ну и пусть настаивают. Оружие не сдам. Это решение всего батальона. К захваченным нами вышкам и прорванной проволоке тоже никого не допущу. Там уже мои люди с пулеметами. Если будет надо, дадим бой, а потом посмотрим, какое выражение лица будет у «союзничков».
Американцы не решились скрестить оружие с нами, а мы, воспользовавшись этим, выставили своих часовых у захваченных нами
