много, — опять говорит он чисто по-русски. — Но куда же денешься, Валентин? Ведь ты меня бросил в самое пекло.
Я не сдерживаюсь и при всех целую этого отважного украинского парубка.
— Потерь семь человек, — сухо докладывает Николай Панич.
— Потерь семнадцать, — говорит Харламов, — не считая раненых, из них — трое тяжело.
— Потерь двадцать один, — докладывает Федя. — Здорово нас у третьей вышки подкосили. Эх, жалко ребят, — сокрушенно машет он рукой.
— Потерь не имею, — докладывает командир мехроты Щелоков. — Имею прибыль 12 человек танкистов и два танка.
— Как два танка? — удивляюсь я.
— А второй мы панцирь-фаустом подбили, и сейчас мои ребята закапывают его на дороге в сторону Эрфурта. Будем использовать как «дот». Мы ему ходовую часть здорово повредили. Вряд ли удастся поставить на ход.
— Товарищи командиры! — говорю я, вытягиваясь по стойке «смирно». — От имени подпольного центра, от имени Родины благодарю вас за честность и преданность Родине!
— Служим Советскому Союзу! — дружно звучит ответ.
— А теперь по местам! Оборона по варианту № 3. Или забыли?
И из бушующей страстями смешанной толпы уходят роты, взводы, чтобы закрепить успех боя, чтобы при любых обстоятельствах достойно встретить врага. А врагов много, враг кругом. То со стороны Веймара, то со стороны Эрфурта накатываются на нас недобитые немецкие части и удивленно откатываются под нашим огнем, под огнем «неизвестного» противника.
Двести человек, вернее двести «сверхчеловеков» заперты в бункер под брамой, и прежде чем посадить под замок, каждого из них заставили вслух прочесть надпись на воротах Бухенвальда: «Jedem das seine».
Группы боевого охранения и разведчики беспрерывно доставляют в лагерь все новые партии пленных эсэсовцев, выловленных в лесу и ближайших деревнях. Куда делась былая спесь?! Жалкое выражение побитой собаки сквозит в каждой черточке этого побежденного пресловутого «белокурого зверя». Где ты, знаменитый Фридрих Ницше? Как тебе сейчас нужно было бы подняться, из истлевшего гроба, чтобы воочию убедиться в крахе твоей человеконенавистнической теории!
Двое суток не смыкаем глаз, отбивая наскоки врага, двое суток прямо на наши оборонные позиции дети, старики и инвалиды из лагеря доставляют питание. Но где же помощь союзников? Где третья армия генерала Паттона? Не может быть, чтобы наш радиосигнал бедствия не был принят!
Расходятся по домам многие из немецких товарищей, многие друзья из стран Западной Европы решают нелегально пробираться на свою родину. Мой батальон вынужден более чем втрое растянуть свой фронт обороны. Подполковник Смирнов приказывает бросить облюбованную мной сторожевую вышку и перенести свой командный пункт на виллу бывшего коменданта лагеря Карла Коха. Отсюда все мои роты сравнительно близко, и это облегчает связь.
Роскошь, сказочная роскошь этого страшного дома поражает своей никчемностью и излишеством. И в дорогих гобеленах с рисунками эротического характера, в картинах и скульптурах, по своему содержанию близких к порнографии, в каждой мелкой безделушке чувствуется извращенный вкус садистки Ильзы.
— Хорошо исполнено! — восхищается Леня Царицынский, один из моих подпольщиков, за горячий характер прозванный «кипятильником». Он как зачарованный ходит от картины к картине, от скульптуры к скульптуре.
— Баб голых давно не видал, потому и восхищаешься, — говорит кто-то из ребят.
— Вот я тебе сейчас, кажется, отвечу. Отвечу так, что твоя дурацкая башка расколется, — кипятится «кипятильник». — Ты же пойми, балда, какая тут техника. Эту подлость писали большие художники. Я об исполнении говорю, а не о содержании, — и уже другим голосом, задумчиво добавляет:
— Сам когда-то собирался стать художником…
В тот вечер впервые я уснул. Прилег на минутку на роскошней пуховик, чтобы дать отдых разбитым в кровь ногам, и, как был, одетый, неожиданно провалился в сон.
Чувствую, что кто-то отчаянно трясет мое плечо:
— Валентин. Вставай скорей, Валентин! Американцы!
Инстинктивно нащупываю автомат тут же под пуховым одеялом и вскакиваю.
— Какие американцы? Где американцы? — ясность сознания с трудом приходит в затуманенную сном голову. — Где американцы? Уже в Бухенвальде?
— Нет еще. Их Геннадий Щелоков со своими танками не пускает. Ждет твоего приказа, — рапортует Ленчик Бочаров. — Я тут с мотоциклом, может, тебя туда подбросить?
— Давай быстро! «Кипятильника» с собой, он немного английский язык знает.
И вот, взвихрив пыль шоссейной дороги, мы трое на Ленчиковом мотоцикле ныряем в темный тоннель лесной дороги, ведущей в сторону Эрфурта. За знакомым поворотом на пригорке, господствующем над скрещивающимися на нем дорогами, возвышается башня врытого в землю немецкого танка со свеженарисованной красной звездой. Левее из кустов настороженно вытянут хобот пушки второго немецкого танка тоже с свежей красной звездой на башне. Вся поляна на пригорке заполнена оживленной толпой бухенвальдцев и солдат в светло-зеленой форме. Соскакивая с мотоцикла, замечаю Данилу, со смехом отбивающегося от двух открытых бутылок с вином, протянутых к нему с двух сторон.
— Да отвяжитесь, чертовы союзнички, с вашей горилкой. Тут жрать хочется, а воны с горилкой…
— Пропускать, что ли? — подбегает ко мне Щелоков и кивает на четыре приземистых светло-зеленых танка американцев, сгрудившихся на дороге, ведущей со стороны Эрфурта. — Чуть не перебили друг друга, пока разобрались, что союзники.
— Конечно, пропускать. А где их старший офицер?
— Черт их разберет, кто у них старший, а ребята неплохие. Как узнали, что мы русские — шоколадом да консервами забросали. Особенно негры радуются. У них в армии их, оказывается, много. «Рашен»[43] да «рашен» кричат, по плечам хлопают, целоваться лезут.
С трудом нахожу возглавляющего колонну старшего лейтенанта и при помощи «кипятильника» выясняю положение. Американцы восторгаются мужеством бывших узников Бухенвальда, сумевших отвоевать свою жизнь. Из разговоров с офицерами становится ясным, что армия Паттона приняла наш сигнал об уничтожении лагеря, но «по неизвестным стратегическим причинам» не могла оказать своевременной помощи. Они считали лагерь уже уничтоженным, и в тылах американских дивизий движется целая армия журналистов и корреспондентов за сенсациями о зверствах фашистов, уничтоживших многотысячный Бухенвальд.
Когда эти четыре американских танка появляются на площади перед бывшим военным городком эсэсовского гарнизона, там уже застыли четкие прямоугольники выстроившихся бывших узников с оружием в руках. Мощное русское «ура» гремит в честь солдат союзной армии, машущих приветственно со своих машин.
Но это только передовая часть, и они, не задерживаясь, проскакивают в сторону
