не хотел бы этого беспредела, но не побрезгую. Или ты продолжишь жить своей жизнью, и сама отъебёшься от меня?
Во рту горечь, желчь. Я думала, их приватный разговор откинет меня в прошлое, в ту ночь в нашем загородном доме, когда Паша сошёл с ума и решил устроить «проверку» Тамилы: они пили, разговаривали, флиртовали, Тамила целовала моего мужа и в итоге сняла трусы. Паша хотел записать их тет-а-тет, чтобы отвадить Тамилу, но какой смысл в той записи, если мы с Глебом вошли, не позволив Паше доиграть? Да и та проверка оказалась не проверкой Тамилы, а проверкой самого Паши. Не знаю, прошёл бы он её тогда, не прерви мы его, или не прошёл бы.
Он ошибался и после.
И я ошибалась тоже.
Но сейчас я, наконец, успокоилась, и ревность моя к этой девочке испарилась.
Раньше я была категорично несогласна с утверждением, что то, что нас не убивает, делает нас сильнее. Мне это такой чушью казалось! Нас многое не убивает, но ранит, оставляет шрамы, делает инвалидами — физически или ментально, ломает. Я и сейчас думаю, что многие неприятности, которые нас не убивают — ослабляют нас, и посланы не во благо, а в наказание, чтобы всё испортить.
Но, может, то, через что мы с Пашей прошли, послано во благо? Мне ведь совсем недавно казалось: всё кончено, семья разрушена, мир рухнул, и я задохнусь, не выберусь из-под этих осколков, так и останусь под ними подыхать в одиночестве. Но я поднялась, отряхнулась, и с каждой минутой всё сильнее убеждаюсь: рухнул не наш мир, а театральные декорации. И дышать я не могла из-за средневекового платья, сдавившего мою грудь.
Может, нам с Пашей и нужна была эта встряска, иначе бы прожили до старости, отметили бы полвека вместе, да так друг друга бы и не узнали по-настоящему, прячась в долбаных декорациях «правильной успешной» жизни.
Хм, так я, чего доброго, Тамиле спасибо скажу.
Хрен ей!
— Ты серьезно? — прошептала Тамила после, кажется, минутной паузы. Плачет тихо.
— А ты как думаешь?
— Я тебя люблю!
— А мне похуй. Разлюби. Люби дальше. Только отъебись уже, иначе…
— Я поняла. Поняла, ясно? Устраняюсь! — прошипела девчонка. — И живи как хочешь, и с кем хочешь! Сам потом локти кусать будешь, вот только поздно будет! А за твои угрозы Бог тебя накажет!
В динамике раздался скрип. Кто-то встал со стула, кажется.
— Бог, если он есть, уже меня наказал. Тамила, я был слишком терпелив, но это было моё последнее предупреждение. Больше разговоров не будет. Полезешь — пожалеешь, и сильно. Дальше ужинай одна, мне пора.
Паша вышел из ресторана через четыре минуты. Сел в машину. Мы молча переглянулись, на немой вопрос мужа я кивнула — да, я в порядке, нет, я не жалею.
Я завела машину. Паша потянулся к моей руке, сжал ладонь.
— Я тебя люблю, Ася. Как же я тебя люблю!
Обернулась к нему. Улыбаться губами сил нет, но глазами, вроде, получилось.
— И я тебя люблю.
Он сжал мою ладонь в жесте благодарности.
— Ась, хочу, чтобы ты знала: больше тебе не придется быть свидетельницей подобного. Сегодня — последний раз, но я хотел, чтобы ты услышала.
— Я не жалею. Паш, твои слова про «субботник», и эту… «карусель», — поморщилась, — ты просто пугал её, или серьезно говорил?
— Давай закроем тему. Больше не будем говорить о других, — отрезал муж, и я догадалась — в этот раз Паша не шутил.
Надеюсь, Тамила от нас отстанет. Иначе, действительно, пожалеет.
Глава 42
ПАВЕЛ
Курс химии я всё же закончил в «старой» клинике, но уже под наблюдением нового врача. Ася была рядом всё время. Как и дети. Поддерживали меня, шутили, строили планы на будущее, заполняли эфир шумом — иногда осмысленным, иногда бессмысленным, но живым, слегка раздражающим, но… да чёрт бы с ней, с долей усталости от болтовни! Моя семья здесь, со мной, без них я бы не справился.
Без них я не справлялся, а увязал в своей беде в одиночестве. И теперь, когда одиночество позади, когда я снова не один, отходняки начали накрывать запоздало: а если бы я пошёл до конца, предавая? Если бы Ася не пришла? Если бы Глеб и Лика оказались более обиженными на меня?
— Ну наконец-то! — из раздумий меня выдернул звонкий голос дочки. — Последний день твоей нелюбимой химии. Или не последний? — встревожилась Лика.
— Последний, — успокоил я её.
— Пап, ну-ка, — дочка потянулась к моей голове, дернула за короткую прядь волос, и засмеялась: — Не выпадают.
— Эй, зайка, ты у папы его ритуал украла. Паша сам себя привык за волосы дергать, проверять, — шутливо укорила Лику Ася.
Мда. Судя по смешку Глеба, вся семья заметила мой сдвиг на волосах. Голова кружится, слабость дичайшая, не знаю, смогу ли сам из машины выбраться, до того меня химия вымотала, но сижу и улыбаюсь, слушая разговор жены и детей.
— А я для Глеба старалась, — заявила Лика мятежно.
— Ты старалась для Глеба, дергая папу за волосы?
— Да!
— Можно подробнее? Заинтриговала, малявка, — подал голос сын, подался ко мне, и шепнул: — Сейчас Лика выдаст очередной перл, пап. Ты уверен, что ей стоит в бизнес идти? Может, на арену цирка, или в стендап?
— Подробнее? Да пожалуйста, — Лика произнесла это нарочито высокомерно. — Я, Глебка, девушку тебе решила найти нормальную. Вот, анкету составляю, мне же нужно тебя рекламировать потенциальным девушкам. Ты всё еще местами побитый, жалость вызываешь, а мы, девочки, жалостливые…
— Значит, ты не девочка, — перебил Глеб.
— Жалостливые! — громче повторила Лика. — Петь умеешь, стихи сочиняешь, крестиком вышиваешь… эй, ладно, не дерись! Про вышивку я никому не расскажу, — рассмеялась дочка, и увернулась от щекочущего её брата. — Но, знаешь, братик? Маловато плюсов я у тебя нашла, характер-то так себе. Зато генетика хорошая. Вот, папа сам себе волосы пытается выдрать, дергает постоянно, и никак! Значит, и ты через двадцать лет не облысеешь. Чем не аргумент в твою пользу?
— Лика, — вздохнула Ася.
— У меня нет слов. Папа, мама, официально заявляю: вы породили монстра! Приструните это брачное агентство, боюсь представить, какую девушку способна найти мне Лика. Если найдёт —
