– Лет двадцать пять, темные волосы, симпатичная, большое родимое пятно на плече…
– Мы никого похожего не знаем.
Эмили ест, пока мы разговариваем, – я это слышу. Слова звучат из чавкающего, глотающего рта.
– На ней было синее платье, – добавляю я. – Как в старом итальянском кино.
– Никаких ассоциаций, – отрезает она.
– Ну, спасибо за уделенное время, – холодно говорю я. – Не смею больше отрывать тебя от твоего обеда. – Хотя сейчас еще и десяти нет.
– Похоже на сюжет из книги, которую ты ненавидишь, – произносит она, снова что-то кусая.
– Эмили… – мне показалось, что я разозлился, но иногда очень просто принять одно чувство за другое. Моя грудь размягчается и напитывается тоской, как губка. – Можно я вернусь домой?
Она прочищает горло. Этот звук я знаю очень хорошо. Он не имеет никакого отношения к реальной прочистке горла. Это значит, что она нервничает. О, нет. Только не спрашивай меня об этом.
– Где ты был в выходные, когда я ездила в Хэмптонс?
– Мы это уже обсуждали.
– Ты по-прежнему врешь. – Я чувствую, как Эмили отдаляется, и меня будто обдает ледяным ветром из открытого окна.
– Я не вру! – внезапно понимаю, что кричу.
– Уайлдер, тебе нужно подумать о своем состоянии. Тебе нужно серьезно подготовиться.
– Это и есть моя подготовка! Я пишу книгу!
– Я не смогу заботиться о тебе, если ты сам о себе не позаботишься. – Я слышу, как сквозь надтреснутый голос рвутся слезы. – Думаю, какое-то время нам лучше не разговаривать.
– Отлично, – я вешаю трубку, прежде чем Эмили успевает ответить. Я так зол, что мне приходится три раза пройтись взад и вперед по маленькому квадратику сада, прежде чем дыхание замедляется. Но для меня эта раскаленная докрасна ярость – облегчение.
Со злостью такое дело, что лучше раньше времени не успокаиваться, а то можно случайно понять, что чувствуешь на самом деле.
Как только я сажусь за работу, оно приходит ко мне – идеально отточенное, словно бриллиант, название. Книга будет называться «Возвращение в Гавань».
О господи, какое ужасное – какое кошмарное – название для книги! Удивительно, какими хорошими плохие идеи могут казаться ночью. Ослепительный столб света, который на деле оказывается игрой отражений.
Я пытаюсь писать. Опять – ничего хорошего. Периодически бросаю взгляды на бухту в надежде увидеть проблеск синевы в воде, плывущую колышущуюся ткань, похожую на морского зверя. Я вздрагиваю от ветра в деревьях и на моей коже. Но везде тихо, и бухта остается такой же чистой и сияющей.
В полдень ко мне приходят гости.
Я упорно всматриваюсь во фразу, которую только что написал. Я так долго на нее смотрю, что она становится похожа на клинопись.
Я поднимаю глаза и вижу ее. Она облокачивается на белый забор и улыбается. Женщина на этот раз обнадеживающе материальная. Наверное, она замерзла; в морском воздухе чувствуется морозец, но на ней только объемная хлопковая блузка, мешковатые брюки из грубой ткани и соломенная шляпа от солнца. Лицо у нее обветренное, как будто она местная, хотя акцент говорит об обратном.
– Уайлдер Харлоу.
– Да? Чем могу вам помочь? – я жутко рад, что могу хоть с кем-нибудь поговорить, чтобы не пялиться на одну-единственную строчку.
Женщина останавливает на мне взгляд, а потом говорит:
– С коттеджем все нормально? Все нравится?
Она британка. Из этого точно выйдет какая-то история. Может быть, я приглашу ее на пару кастрюлек кофе. Что-то в ней мне нравится.
– О да! С коттеджем все отлично, спасибо! – Я понимаю, что это, должно быть, та самая «девчонка из города, которая заезжает помочь».
– Я забила кухню всем твоим самым любимым. Даже нашла эти жуткие замороженные макароны, которые тебе раньше нравились. – Она вздыхает. – Прошло миллион лет. Наверное, больше они тебе не нравятся.
– Нравятся. Какие-то вещи не меняются, в том числе – макароны с сыром. Но вы… – У меня мелькает страшное подозрение. Она снимает шляпу. У нее седые волосы, но есть что-то в форме ее головы… А потом я замечаю у нее в волосах рыжие пряди.
– О господи… Харпер?
Она улыбается.
Я подхожу к забору, похлопываю ее по плечу и неловко целую в щеку. Ее лицо такое же открытое, а широко расставленные глаза по-прежнему напоминают детские. Но она утратила те хитрость и нахальство, которые прямо-таки излучала в юности. Похоже, годы лишают нас всякой уверенности.
Харпер берет меня за подбородок и крутит мою голову в разные стороны. Это довольно странно для человека, с которым мы по всем признакам и понятиям незнакомы. Но это не кажется неестественным. Я тоже не могу перестать ее разглядывать и изучать приметы старения на ее повзрослевшем лице.
– Извини, я уже не очень хорошо вижу.
– Ну, ты совсем не изменился. – Я понимаю, что это очевидная неправда, но ей хватает изящества сказать это искренне.
– Да, обидно.
Харпер смеется, но потом резко останавливается и смотрит на меня.
– У тебя есть все необходимое? Мне сообщили о твоем приезде в последнюю минуту, так что пришлось пополнять запасы второпях.
– Но почему ты пополняешь мои запасы?
– Я тут помогаю людям по мелочам – убираюсь, готовлю, хожу по магазинам. Слежу за летними домами в зимний сезон и так далее. Это довольно просто, много ума не надо.
Я чувствую укол смущения.
– Но ты… Что случилось?
– Ты имеешь в виду с деньгами? – улыбается она. – У меня с семьей… возникли некоторые расхождения во мнениях. Они больше со мной не разговаривают. И я не хочу разговаривать с ними. – Харпер замечает мой взгляд. – После всего случившегося у меня было несколько тяжелых лет. Я вернулась к некоторым дурным привычкам. Появились и новые. Они решили, что с них хватит. На самом деле я не могу их винить. Я вела себя достаточно погано.
– Где ты живешь?
– У воды, ближе к Кастину.
– Рядом?..
– Я особо не могла
