негодования. И он прав, даже когда мы были порознь, мы все еще были вместе, как одно целое, потому что ни один из нас не позволил другому исчезнуть из наших душ. Никто не может сломить нас.
Когда я переступаю порог нашего гостиничного номера, на меня ни с того ни с сего накатывает волна беспокойства.
Мы забыли договориться о том, чтобы снова увидеться.
— Деклан, мой отец сказал, когда он вернется?
Он снимает пиджак и бросает его на стул, говоря:
— Нет.
Я наблюдаю за Декланом, когда он бесцельно ходит по номеру, и беспокойство не дает мне покоя.
— Деклан?
— Да, — кричит он, когда бредет в спальню, и я следую за ним.
— Что — то мне кажется неправильным.
— Что ты имеешь в виду?
— Он не говорил, когда вернется.
— Может быть, он просто забыл.
— Нет. Мне это кажется неправильным.
Он проводит ладонями по моим рукам и берет мои ладони в свои.
— Дорогая…
— Деклан, здесь что-то не так, и я этому не верю, — говорю я, когда волна страха охватывает меня. Мои руки начинают дрожать.
— Ты можешь подвезти меня к его дому?
— Зачем?
— Я не знаю, но моя интуиция подсказывает мне, что здесь происходит что-то, о чем я не знаю, — говорю я ему дрожащим голосом, содрогаясь от ужаса.
— Я не думаю, что это хорошая идея.
— Или ты везешь меня, или я поеду сама. Ты не можешь остановить меня, и ты это знаешь.
— Элизабет, нет.
— Почему ты сопротивляешься мне из — за этого?
— Я просто не думаю, что это безопасно, — говорит он, и я умоляю:
— Ты обещал мне, что уступишь. Мне нужно, чтобы ты уступил.
Он делает глубокий вдох.
— Хорошо.
Деклан хватает ключи, и я выбегаю за дверь.
Он ведет машину, вцепившись в руль так, что побелели костяшки пальцев.
— Почему ты так напряжен?
Он ничего не говорит, только тянется, чтобы взять меня за руку, что никак не уменьшает моего беспокойства. Я смотрю на него, когда мы въезжаем в этот район, и в его глазах появляется выражение, которого я никогда раньше не видела. Мой желудок выдерживает вес в тысячу фунтов и мне хочется кричать во все горло, чтобы он ехал быстрее!
В тот момент, когда он сворачивает на Фэрвью, я вижу знак.
Я никогда не знала, какой поворот судьбы уготован мне в тот день. Но когда я оглядываюсь назад, я должна была знать. Это было уже слишком. Слишком много свободы. Слова были слишком сильны. Чувства были слишком сильными. Правда была повсюду вокруг меня, но я была слишком поглощена своей сбывшейся мечтой, чтобы осознать злого врага, который не мог просто оставить меня в покое. Если бы я была внимательнее, я бы сказала ему больше. Я бы позаботилась о том, чтобы он знал каждый удар моего сердца, о том, как глубоко я всегда любила его, и каким абсолютно совершенным я всегда считала его. Однако он был эгоистичен, и я не могу его винить. Потому что, оглядываясь назад, я знаю, что он хотел увидеть мою улыбку, чистую и искреннюю, в последний раз. Я ни за что не смогла бы дать ему это, если бы знала, что за этим последует.
Я распахиваю дверь прежде, чем Деклан останавливает машину и подбегаю к теперь пустующему дому. В полной панике я дергаю входную дверь и когда она не поддается, я заглядываю в окна. Мое сердце вырывается из груди и падает в глубины огненного ада. В очередной раз я сталкиваюсь с запахом трагедии.
— Где он? — спрашиваю я. Я кричу, когда Деклан идет по подъездной дорожке. — Где он? — спрашиваю я.
— Детка, пожалуйста.
Он тянется ко мне, но я хочу не его прикосновения, поэтому я шлепаю его по руке, кипя: — Не прикасайся ко мне, черт возьми!
От него разит виной.
— Скажи мне, где он!
Он смотрит на меня с жалостью.
— Он ушел.
— Куда?
— Давай вернемся в машину.
— Нет!
Я не могу пошевелиться.
Я не могу дышать.
Все, что я могу делать, это стоять здесь, превращаясь в кровоточащее месиво, в то время как каждая часть того, что делает меня человеком, покрывается волдырями в монументальной агонии. Они растут, наполняясь кислотой сердечной боли только для того, чтобы лопнуть и опалить меня изнутри.
— Ты знал, — горько обвиняю я, мои руки сжаты в кулаки по бокам. — Ты знал, не так ли?
— Да.
— Ты невообразимый ублюдок! — Я кричу, отвешивая ему пощечину, и он принимает ее. Я снова даю ему пощечину, а затем ударяю кулаками в его грудь, заставляя его отшатнуться.
Он не сопротивляется мне, когда я кричу на него сквозь слезы:
— Как ты мог?
Еще одна обжигающая пощечина.
— Ты закончила меня бить?
— Нет! — выплевываю я, упираясь ладонью ему в плечо, и в этот момент он хватает меня за запястье.
— Как ты мог не сказать мне?
Он дергает меня за запястье, заставляя заключить в свои объятия, но я не хочу его объятий — я хочу своего папу.
Я сопротивляюсь его хватке, но он доминирует над моей силой и заставляет меня вернуться на подъездную дорожку и сесть в машину. Шок пронизывает мой организм, когда я смотрю на вывеску «Продается» во дворе перед домом.
Деклан садится в машину и говорит ровным и контролируемым тоном.
— Мне так жаль, детка.
Соль моей боли разъедает мою плоть, когда я поворачиваюсь к нему лицом.
— Мне нужны ответы.
— Его поймали, — признается он.
— Нет, это не правда, — кричу я, не желая ему верить.
— Они позволили ему провести этот последний день с тобой, пока они опустошали дом.
— Нет.
— Он ушел.
— Нет!
И именно в этот момент мир сошел со своей оси и рухнул в ничто. Я существовала только в царстве пустого пространства. Я не знаю, что произошло дальше. Я не помню, как мы возвращались в отель. Я не помню, как легла спать. В ту ночь ничего не существовало. Я предполагаю, что боль, должно быть, была настолько невероятно мучительной, что я не могла ее терпеть, и все мои чувства обострились. Может быть, это было нечто большее, что избавляло меня от необходимости носить это воспоминание с собой всю жизнь. Что бы это ни было, что спасло меня от ужаса той ночи — спасибо тебе.
Глава 27
Я сижу в своей машине с пистолетом и наблюдаю за Арчером и его дочерью на пляже. Они не обращают на меня внимания, так как я
