она, крошечный просвет, чтобы вернуть все на свои места. Но Ханнес не спросил и ничего не рассказал, он просто крепко держал ее руку, считая, наверное, что это в данный момент лучшее вмешательство, его долг, если он и дальше хочет строить из себя верного потрясенного спутника жизни.
— Что за спектакль ты устроила? — спросил он. Из всех возможных фраз Ханнес выбрал именно эту. — Мне через пять минут уходить, — продолжил он. — У меня нет времени на такие истерики.
Марен заметила, что волосы его растрепаны, левое предплечье исцарапано, а рубашка на животе в темных пятнах.
— Ужасно выглядишь, — сказала она и нагнулась открыть крышку чемодана.
— Марен.
Ну какая же он тряпка. Кроме «Марен» он так ничего и не сказал. Ни о женщине на крыше, ни о полиции, ни о толпе под окнами, ни о телерепортажах. В конце концов, он мог все это пропустить, наевшись суши и протеиновых батончиков, пыхтел бы на каком-нибудь тренажере в спортзале банка или между куриных ножек секретарши.
— Куда ты, черт подери, собралась? — Ханнес закатал рукава и снова опустил их, ничего лучше он не придумал.
Марен утрамбовала одежду в чемодан, сунула туда же туфли, купальник и маску для снорклинга. Почему бы и не поплавать с маской? Она взяла и ветровку, шапку и — чем черт не шутит — корсет. Захлопнула крышку, застегнула молнию, поставила чемодан на колеса и протиснулась мимо Ханнеса в коридор. Из спальни она забрала кактус — завернула его в шарф и положила в пакет. В ванной смела всю косметику с полки прямо в сумку. Ей всегда хотелось так сделать. В душевой она тоже навела порядок — прихватила все свое, а то, что не понадобится, скинула на пол кабинки. В шкафу с верхней одеждой у входной двери она взяла плащ и толстую шубу.
— А это чье? — спросила она про джинсовую куртку, которую раньше не видела.
— Это не то, что ты думаешь, — залепетал Ханнес. — Я могу объяснить. Ты же помнишь, садовница… травы на балконе, китайские…
Марен залезла в карман чужой куртки, достала оттуда телефон, связку ключей, на которой болтался фонарик, и пару засохших липовых цветков. Она осмотрела предметы на ладони и убрала их обратно.
— Впрочем, неважно, — сказала она и повесила свои ключи на ключницу.
— Марен. Эй, Карамелька, послушай меня!
Марен резко повернулась к нему.
— Я тебе не Карамелька, проклятый ты анорексик! — огрызнулась она.
— Не понимаю, что на тебя вдруг нашло? Давай все обсудим. Куда ты собралась? — Ханнес старался говорить мягко, чтобы утихомирить ее. Он начал понимать, что она не шутит.
— Подальше отсюда, — ответила Марен.
Она перетащила чемодан через порог и захлопнула дверь прямо перед носом Ханнеса. Тот снова открыл ее.
— Скажи уже, что все это значит? — воскликнул он, его слова эхом отдались на лестничной площадке.
Марен вызвала лифт.
— Ладно, я попробую выразить это понятными тебе словами: я делаю лимонад из моих лимонов.
Ханнес в замешательстве уставился на нее, нахмурил брови. Приехал лифт, Марен зашла в кабину и нажала кнопку закрытия дверей.
— Это значит, что я лимон? — недоумевающе вопрошал Ханнес. — Ты это хотела сказать? — Она слышала его крики через закрытые двери лифта: — Ты хочешь сказать, что я лимон?
Выйдя на площадь, Марен натянула тренч на голову, чтобы укрыться от дождя. Она поспешила к магазинчику на углу, хотела купить вчерашний набор: бананы, воду, презервативы. На бумажке, приклеенной изнутри на стеклянную дверь, было написано: «Закрыто». Марен заглянула внутрь — было темно, почти ничего не разглядеть.
— Я уже пробовал стучать. Все напрасно.
Марен обернулась. За спиной стоял Эгон — тот безумный шляпник, которому она иногда одалживала платье для витрины, пока город не продал его магазин на аукционе.
— К сожалению, они давно уже работают кое-как, — добавил он.
Марен кивнула. Ей бросилось в глаза, как элегантно одет Эгон. На нем были жилет и гетры, даже серая фетровая шляпа. Она и не помнила, когда последний раз видела его в шляпе.
— Куда едете? — Он взглядом указал на чемодан.
— Не знаю, — ответила Марен и подозвала рукой такси.
Эгон склонил голову набок.
— Вы вернетесь? — поинтересовался он.
Марен пожала плечами:
— Не знаю.
— Понятно. — Эгон приподнял шляпу, когда подъехало такси. — Езжайте туда, где вам будет хорошо, — сказал он напоследок и пошел своей дорогой.
Марен погрузила чемодан в багажник, села в машину и захлопнула дверцу. Эгон остановился у кафе Розвиты, снял шляпу и вертел ее в руках. Марен подумала о том, что совсем не знает, где ей будет хорошо и чего она хочет, с годами она разучилась желать. Но больше она не хочет двигаться по жизни вместе с кем-то. Ни на пассажирском сиденье, ни на заднем сиденье чужой жизни. Теперь она сама хочет быть за рулем.
— Куда едем? — спросил таксист, постукивая пальцами по баранке.
Марен еще раз взглянула на Эгона. Тот резко выдохнул, будто ему предстояла трудная задача, снова надел шляпу и вошел через вращающуюся дверь в кафе.
— Отвезите меня в ближайший прокат автомобилей, — сказала Марен таксисту и опустила стекло. Белые полосы дорожной разметки ярко светились на солнце.
Финн
Ключ успел нагреться в его руке, пока он стоял перед синей деревянной дверью. Полицейский по телефону сказал, что нужно собрать передачку для Ману: одежду, зубную щетку, книги и еще пару вещей, что могут ей пригодиться. Финн посмотрел на стопку газет и писем, которую всучил ему вместе с ключом мужчина в мастерской на нижнем этаже со словами, что фройляйн Кюне пора бы завести свой почтовый ящик и что он больше не готов хранить у себя ее почту. На первой полосе «Вестника Тальбаха» была Ману — ее силуэт, балансирующий на крыше с едва различимым куском черепицы в руке. «Спрыгнула с крыши спустя двадцать часов», — сообщал заголовок над снимком. Фотография Ману была и в бесплатной газете ниже. «Изолируют ли метательницу кирпичей?» — гласил заголовок. Тут лицо Ману было крупным планом — черты исказились в гневе, на щеках кирпичная пыль. «Боевой раскрас», — подумал Финн. Он провел пальцем по пиксельным волосам Ману. Неужели они заперли ее в одной из тех убогих камер с холодным светом, которые показывают в фильмах? Финн свернул газеты в трубочку и вставил ключ в замочную скважину. Он еще ни разу здесь не был. В «реанимации», как Ману сама называла свое жилище. Обшитая деревянными панелями комната оказалась маленькой и душной, скошенный потолок позволял стоять в полный рост только у двери.
