Симона Лапперт
ПРЫЖОК
Посвящается моим сестре и брату
Всякое тело сохраняет состояние покоя или равномерного и прямолинейного движения, пока на него не действуют внешние силы.
Первый закон Ньютона
Maybe I’m crazy
Maybe you’re crazy
Maybe we’re crazy
Possibly
Gnarls Barkley
*
Перед прыжком она чувствует под ногами холодный металл крыши. По правде сказать, она не прыгает, а скорее делает шаг в пустоту — выставляет ногу в воздух и дает себе упасть. Она падает с открытыми глазами, чтобы ничего не пропустить по пути вниз, ей хочется все увидеть, услышать, почувствовать, понюхать, поскольку лишь раз она испытает такое падение, и ей хочется, чтобы оно того стоило; и вот она падает, падает стремительно, адреналин нагоняет жар в капилляры, она вся краснеет, точно со стыда, но ей совсем не стыдно, она падает, падает вниз лицом, все внутри переворачивается, расширяется: поры, клетки, жилы, сосуды — все раскрывается, кричит, распахивается, чтобы снова сжаться, стянуться. Ее тело теперь как кулак, резко бьющий вниз, увлекая за собой все окружающее. Фасады домов теперь лишь разноцветные черточки на сухих зрачках, а воздух режет сетчатку, рассекая поле зрения. Что-то слепит и горит в глазах и во рту. Город вертится вокруг нее, земля вращается ей навстречу, теперь нет никакого другого шума, кроме воздуха, в который она ввинчивается, режущий воздух, сквозь который она падает, который прибивает одежду к ее костям, давит ей на грудь, и всё теперь совсем близко: асфальт, окна, головы, зеленый, синий, белый и снова синий, и все волосы в иссохшем рту, сердце застряло в горле, и она уже вращается в падении, переворачивается на спину, хочет она того или нет.
*
ДНЕМ РАНЕЕ
Феликс
Феликс разгрыз кубик льда и вздохнул: еще девятнадцать минут до конца обеденного перерыва. Был один из тех майских дней — первых теплых в году, — когда уже пахнет летом, когда все немного отлынивают от своих обязанностей, когда в магазинах холодильники с мороженым на палочке ставят поближе к кассе, а по вечерам вокруг городских фонтанов образуются лужи, потому что дети лезут туда плескаться. Мужчины и женщины, оголяя еще бледные после зимы ноги, снуют по своим делам, разъезжают на велосипедах или прогуливаются не спеша, школьники несут в своих рюкзаках домашнее задание, за которое сегодня так и не возьмутся. Стакан Феликса давно уже был пуст. Он то и дело отпивал талую воду, скопившуюся на дне, или грыз кубики льда, которые на вкус еще отдавали томатным соком. Ему нравилось ощущение, когда твердый кубик льда поддается натиску зубов и теплу рта и тает в крошечный глоток воды, достаточно холодный, чтобы тотчас заморозить всякую мысль. Розвита выставила столы и стулья на террасу, а значит, погода сегодня не изменится, в этом вопросе на Розвиту можно было положиться. Луч солнца пробивался сквозь прорезь в навесе и падал на белую бумажную скатерть — это яркое пятно слепило Феликсу глаза. Он так спешил выйти из полицейского участка, что забыл солнечные очки в шкафчике. Феликс вынул три последние зубочистки из синего пластикового стаканчика и, перевернув его, накрыл пятно, словно надоедливое насекомое. Он снова вздохнул. Пора бы уже попросить счет.
Розвита сидела на плетеном стуле, закрыв глаза, подобрав под себя ноги и откинувшись головой на стену дома. В левой руке она держала электронную сигарету, которой затягивалась каждую пару секунд, после чего скрывалась за большим облаком пара, которое доносило до Феликса запахи наподобие табака, кожи и сена — по всей видимости, вкус Дикого Запада. Розвита скрестила тонкие руки на груди, кулон в виде клубники на ее шее исчез в складках чересчур загорелого декольте.
Феликс слегка прокашлялся, но Розвита не отреагировала. Все знали, что ее нельзя отвлекать во время перекура, но с тех пор, как она перешла с «Голуаз блю» на эту электронную штуку, Розвита стала курить беспрерывно.
— Знаю, знаю, — отозвалась Розвита, не открывая глаз. — Нужен счет, да? Дай мне еще две минуты. Давай эти две минуты подумаем о чем-нибудь прекрасном.
О чем-нибудь прекрасном. Легко сказать. Будто бы есть то, что безоговорочно прекрасно. Взять, например, спокойствие сегодняшнего дня. Как бы Феликс ни наслаждался этим покоем тут, на террасе, он все равно чувствовал его обманчивость. Не бывает спокойных дней. Только не в Тальбахе. Спокойные дни — рекламный вымысел журналов о домашнем декоре, пивоваренных заводов, производителей кофе и туристических агентств. Какая-нибудь трагедия непременно случается. Пока что это авария без пострадавших на кольцевой развязке на выезде из города, кража в магазине торгового центра на Рыночной площади и три укуренных школьных прогульщика за зданием бассейна. Пока что. Феликс наблюдал за тем, как Розвита еще чуть-чуть откинула голову назад и с блаженством выдохнула пар с ароматом сена. О чем она, интересно, думает? О пальмах? О горном озере, березовой роще или каком-нибудь пушистом зверьке? Его подобная безвкусица с календарей не впечатляла. Вот пирамиды он считал в некоторой степени прекрасными. И кубики льда. А еще гладкую поверхность неиспользованного куска мыла. И, конечно, свою девушку Моник, ее длинную шею и короткие волоски на висках, вьющиеся после дождя. Однако здесь, в Старом городе, не было ни одной пирамиды, кубики льда в стакане почти полностью растаяли, обмылком в тесном туалете кафе, разумеется, пользовались, а Моник он в последнее время держал на расстоянии, сам не зная почему. Порой он представлял себе, каково было бы, если бы она ни с того ни с сего потеряла ребенка. Порой ему снилось, как она стоит перед ним с опухшими от слез глазами и держит в руке крошечный гробик, не крупнее коробки с домино из кухонного ящика. Но стоило ей начать отодвигать крышку гроба, он просыпался в холодном поту и тяжело дышал. Феликс заметил, как слепящее пятно медленно приближалось к нему. Он тут же накрыл его стаканчиком для зубочисток. Поморщив нос, стал осматриваться в поисках чего-нибудь прекрасного. Но увидел только людей, которые казались ему смехотворными; все они строили из себя кого-то. Сплошь ходячие цитаты. Там, например, у велосипедной парковки, застенчивый Снуп Догг тащит на плече семейную упаковку туалетной бумаги,
