Через два крохотных квадратных оконца над кроватью виднелось небо. Финн открыл одно из них. Вокруг кровати стояли глиняные горшки с растениями: маленькими пальмами, кактусами и саженцами, по стенам карабкался пышный плющ, к двери кнопками пришпилены бумажные мешочки. Финн ощупал их. Внутри были семена. Все мешочки подписаны карандашом. «Oxalis tetraphylla», — прочитал он на самом правом в верхнем ряду, «oenothera biennis», — на мешочке слева. На небольшом комоде у двери стояли электрическая плита и чайник, а также тарелка и вилка с погнутым средним зубчиком. Часто ли Ману здесь ела? У изголовья кровати вместо тумбочки стояла красная металлическая лейка. Водопровода здесь не было, поэтому, чтобы наполнить ее, Ману, вероятно, приходилось спускаться в подвал. У единственной вертикальной стены возле комода лежала стопка справочников, больших черных книг с красными корешками, тринадцать томов. Финн наклонился, чтобы разобрать надпись на корешке: «Гржимек. Энциклопедия животного мира. Том VII: Птицы» («Тинамуобразные, бескилевые, поганкообразные, гагарообразные, пингвинообразные, трубконосые, — Финн беззвучно произносил все названия, — пеликанообразные, кулики, фламингообразные, гусеобразные, ястребообразные, курообразные»). Выше лежал одиннадцатый том: «Млекопитающие (шимпанзе, человек и его происхождение, кагуаны, рукокрылые, ксенартры, панголины, грызуны, китообразные)». Финн понятия не имел, кто такие кагуаны или поганкообразные, но эти слова ему понравились. Ему даже захотелось вытащить том с фламингообразными, но он сразу оставил эту мысль. Что принести Ману? Он не нашел в комнате ни одежды, ни фотографий, ни гигиенических принадлежностей. Возможно, Сайлас был прав. Кажется, Финн совсем не знал ее. Вполне вероятно, что он ей был безразличен. Ее фамилию сказала ему сотрудница полиции, и она никогда не приводила его в свою комнату. Зато он знал, что она всегда говорил «халумни» вместо «халлуми», что у нее за ушами пахло кошкой, а под утро она спала на животе и что она обязательно мочила зубную щетку перед тем, как чистить зубы. Разве этого недостаточно, чтобы сказать, что он ее знает?
Дождь барабанил по стеклам маленьких окошек, пахло сухой землей и хлорофиллом. Финн сел на кровать. Он поднес к носу синюю подушку, она не пахла Ману. Лишь немного стиральным порошком. Форма комнаты, шум дождя и тусклая зелень растений напомнили ему палатку, которую он в детстве ставил во дворе родительского дома. Когда Лео еще был жив. Он вернул подушку на место и подошел к комоду. Нижний ящик был пуст. Во втором снизу лежала пустая пластиковая бутылка и желтый шерстяной свитер. В третьем — неоткрытая плитка молочного шоколада. Финн взял и свитер, и шоколадку. Самый верхний ящик на первый взгляд казался пустым. Но потом Финн заметил в глубине две деревянные палочки. Он достал их. Это были палочки от мороженого. Финн рассмотрел их внимательнее. Одна была целой и выглядела неиспользованной, другая — изжевана сверху и треснута посередине. Финн опустился на пол. Это были палочки от фруктового льда, которым его угостила Ману. В тот самый день, когда они познакомились.
— Так вот ты какой, — сказала она тогда и забрала у него палочку. — Ты у нас любишь грызть палочки от мороженого. Буду знать.
Она подошла к обочине дороге, где стояла урна.
— Я слышала, что сегодня в старой пивоварне будут гонки улиток, — сказала она через плечо. — Надо пойти, там можно выиграть много денег. Последний раз хватило на два джин-тоника.
Вернувшись, она поднесла к его носу маленькую улитку:
— Как думаешь, отправить ее на гонки?
— Не знаю, — ответил Финн. — Она какая-то сморщенная, наверное, старая. Давай поищем более подтянутую.
Ману рассмеялась и положила улитку на траву у выезда с заправки. Другую они так и не нашли. В пивоварне они сделал ставку на одну из арендованных для гонок улиток. И ничего не выиграли, потому что та ползала кругами. Но палочки от мороженого Ману не выбросила. Видимо, чем-то он ей тогда приглянулся. Чем-то не связанным с фамилией, прошлым или обстановкой в комнате. Финн сложил в рюкзак шоколадку, свитер, обе палочки и мешочек с семенами из правого верхнего угла с надписью «oxalis tetraphylla». Газеты он тоже взял. На случай, если она захочет их почитать.
Больница располагалась посреди парка на окраине города и состояла из нескольких зданий, соединенных между собой узкими тропинками из гравия. Финн стоял у пруда для уток возле главного входа. Капли дождя падали за воротник и стекали по спине, в ботинках хлюпала вода. Одинокий селезень плыл по пруду, гордо задрав голову и прикрыв глаза, он не обращал на Финна никакого внимания. В кармане куртки Финн теребил ключ от мансарды Ману. Он искал глазами в окнах ее светлую шевелюру, но видел лишь силуэты, очерченные светом ламп, задернутые шторы или отражение в стеклах без света. Только мужчину внизу, в приемной он видел отчетливо — его лысеющая голова выглядывала из-за большого монитора, он периодически тянулся за желтой чашкой. В буфете на первом этаже сидел санитар — он съел подряд три круассана, макая их в стакан с яблочным соком. В одном из окон Финн заметил элегантно одетую женщину. Она без конца скручивала с пальца кольцо, клала его на столик, толкала кончиком пальца к краю, потом надевала обратно, чтобы снова снять. Финну показалось, что он уже где-то видел эту женщину. Никто не покидал здания, никто в него не входил, никто не заметил, как Финн стоял у пруда с подветренной стороны трансформаторной будки, стоял час, может, два, а может, всего десять минут, он весь промок и закоченел. И никто бы не осудил его, если бы он сделал шаг назад, вернулся к железным воротам, сел на свой «пинарелло», упаковал дома подседельную сумку и отправился на Сицилию, в Стамбул, Нью-Йорк.
Финн понимал, что следующий его шаг станет решающим. Он опустил взгляд на ботинки. Из-под листа подорожника выползла улитка, совсем рядом с его ногой, подвигала усиками, вытянула их сначала налево, в сторону входа, затем направо, к улице. «Пойду туда, куда поползет улитка, — решил Финн. — Пускай улитка определит мою судьбу». Но улитка втянула усики, залезла в раковину и больше не подавала признаков жизни. Селезень по-прежнему держал глаза закрытыми. Мужчина в приемной взял желтую чашку. Санитар ушел, а женщина у окна продолжала крутить кольцо.
Финн ждал. Ждал знака, шороха, вспышки света, проезжающего автомобиля, хоть чего-нибудь. Настоящего импульса. Ему было одиноко. Он не припоминал, чтобы когда-нибудь чувствовал себя таким одиноким. Он снова поднял голову и посмотрел на окна. Может быть, Ману спала. Может быть, его бы вообще не пустили к ней сегодня. Может быть, она даже не в состоянии принимать посетителей.
