Хорошо, — подытожил допрашивающий. — Сейчас будут кормить, потом едем. Понятно?
— Да.
Двое ушли, один остался. Ничего не говорил, только курил беспрерывно какую-то дешевую дрянь. Дым сносило в мою сторону, и от него хотелось чихать. А руки, сволочи, так и не развязали.
А зачем он передо мной отчитывался? Мог ведь и не сообщать ничего. Или так, на всякий случай, чтобы я не повесился ненароком и не сбил ему бизнес? Развлекался, может? Кто ж мне скажет?
* * *
В какой-то момент я понял, почему уголовники так любят сидеть на корточках. Вот ушел начальник, а конвоир твой никаких инструкций по дальнейшим действиям не дает. Стоять устал — сесть команды не было. Выбираешь «промежуточный» вариант.
На корточках я сидел где-то полчаса. Аж ноги затекли. Потом, наконец, появился «торгаш». За ним притарахтела тарантайка с кузовом. Хоть убей, марку не определю — сборная солянка запчастей со всего мира.
— Я Ахмед, — представился «торгаш», протянул мне флягу.
Моя уже давно была пуста, я припал к живительной влаге. Все, что дают надо мигом съедать и выпивать — ведь могут и отобрать! Сейчас точно что-то от меня хотеть будет!
— Мы отвезем тебя в Шамшату. К своим.
— В каком смысле к своим?
— Там живут советские пленные.
Ага, местный «Освенцим». Ясно. Пора приготовится принимать душ из Циклона B?
— Мы их меняем на наших, — продолжал вводить меня в курс дела Ахмед. — Веди себя хорошо, проблем не будет. Подумай насчет принять ислам.
— Что?
— В Шамшату уже трое приняли. Сказали шахаду и живут на свободе, рядом с лагерем, — Ахмед улыбнулся. — Обрезаться, если ты боишься, не надо, это только для детей.
— Шамшату — это уже Пакистан?
— Да. Пуштуны не любят ваших — у многих тут родственники под советскими бомбами погибло. Скажешь шахаду — станешь своим. Только имей в виду. Был один умник, который принял ислам, его расконвоировали, а он потом сбежал.
— Там дальше было что-то ужасное?
— Про афганский тюльпан слышал?
— Краем уха. Пытка какая-то.
— Вешают тебя за ноги вниз головой. Сдирают кожу с тела. И завязывают вокруг головы. Чтобы кровью не истек — прижигают огнем.
Водичка, что выдал мне Ахмед — стала колом внутри. Конечно, про красный тюльпан я слышал, недавно даже вспоминал. Чтобы клиент умер не сразу, его накачивают наркотой по самое никуда. А чтобы практически напрямую угрожали — впечатляет.
— Тот умник — двое суток провисел. Выл до самого последнего.
«Обрезание» у афганцев для пленных все-таки есть. Просто совсем дикое.
— Я не собираюсь принимать ислам.
— Дело твое. Полезай в машину. Времени еще много, подумаешь. Ты врач, станешь уважаемым человеком, заработаешь, построишь большой дом, в Союзе такие деньги не получишь.
С трудом забравшись в кузов, я сел на какие-то мешки, попытался упереться ногами в борт. Сейчас будет трясти. Как в воду глядел — амортизаторов у таратайки, похоже, вообще не было. Но мои конвоиры воспринимали все философски, даже умудрялись, подпрыгивая, курить свою дрянь.
В полях работали местный пейзане. Сеяли мелочь какую-то. Мак, что ли? Посевная сейчас? Спросить не у кого, двое из ларца вряд ли ответят. Дыметь они горазды, прямо как персонаж из анекдота про любителя курить и женщин, который не мог выбрать, что же нравится больше.
Ехали долго, несколько часов. Я полностью пропитался пылью, афганский песок уже даже не скрипел, а хрустел на зубах. Разумеется, никакой границы я не видел, столбов с гербами тоже не наблюдалось. Останавливались один раз на небольшой привал, во время которого весь наш коллектив, включая железнозадых курильщиков, молчаливого водилы, обладателя философски настроенного лица, Ахмеда, и меня, оросили окрестности. Машинист баранки долил бензина из канистры.
Ехали дальше без остановок, если и проезжали населенные пункты, то это были в основном дуканы на десяток домишек. Еще раз сделали привал на обед, подольше. Зажгли костерчик, вскипятили воду для чая, разогрели какие-то консервы. Как я и ожидал, торгаш снова начал вариации на темы «оставайся, мальчик, с нами».
— А тебе с этого какая польза? — не выдержал я. — Ты ведь деньги получишь, за офицера, да еще и врача. Или за мой переход в мусульманство гонорар больше?
На «гонораре» он тормознул на секунду, наверное, слово для Ахмеда новое, но он быстро понял смысл и начал рассказывать, что не всё измеряется деньгами, есть и духовные обязательства — за новообращенных больше шансов в рай попасть.. Ага, я уже поверил, заверните еще одну штуку, очень понравилось.
— А вот эти крестьяне, они мак сеяли? — вспомнил я сельхозработы по ходу движения. Да и тему сменить не мешало бы, слишком уж топорно агитирует дядя.
— Да, — спокойно подтвердил он. — Здесь больше ничего не растет, а людям жить на что-то надо.
Конечно, приезжают вот такие, как ты, дают под мак весьма солидный по местным меркам аванс, а кто другое сеет, ничего не получает. Вот через пару лет и растет только одна сельхозкультура.
Блин, а какое число сегодня? Двадцать восьмого вроде выехали? Нет? Третий день пошел? Я потерял счет дням. Как писали в психиатрических историях болезней — за текущей датой не следит.
— Какой день сегодня? — спросил я у единственного доступного источника информации. — Первое октября?
— Да, — кивнул торгаш.
Ночевать, если в кузове грузовичка всё есть, довольно просто. Остановились в любом удобном месте — и пожалуйста. Я спал в поистине царских условиях — две кошмы, чай, и две лепешки с половиной банки американской тушенки. На вкус похуже отечественной, кстати.
Ахмед не то устал за день, не то счел, что хватит и уже сказанного, но молчал. Вот и спасибо ему. Единственный хороший поступок. То, что он меня кормит и прочее, к делу не относится. Эта тварь едет меня продавать, и ничего больше.
* * *
Утром всё повторилось — та же дорога с испытанием позвоночника на прочность, пыль и зной. Вот только мы нигде не останавливались, даже чтобы помочиться. Гнали как на финише. Так и оказалось. Просто в какой-то момент показался городок, возле которого мы свернули в поле. Оно было огорожено забором с колючкой и вышками. В центре стояли все те же местные мазанки, что и в городке. Паслись ишаки. Идиллию нарушил азан — пора идти на молитву. Опять Аллах Акбар, Ашхаду, Хаййя, дальше уже
