И. ГуберманВнутренняя тюрьма Лубянки… Не думал я, что когда-нибудь окажусь в ней, да еще в качестве заключенного. Но как мудро говорят в народе: от тюрьмы и от сумы не зарекайся. Вот и меня не минула чаша сия. Теперь лежу в одиночной камере, накрывшись до ушей колючим шерстяным одеялом, и мелко трясусь, стуча зубами. Нет, вовсе не от страха. От ледяного озноба. Потому что к ночи у меня снова подскочила температура, и подозреваю, что на градуснике было бы сейчас под сорок. В камере довольно прохладно, но второе одеяло мне никто выдавать не собирается. Так что лежу, натянув на себя всю одежду, что у меня есть. Шерстяная водолазка, пиджак, джинсы – в чем был на момент ареста, в том в камеру и отправился. Остальное у меня отобрали при досмотре, даже из карманов пиджака и джинсов все до последней булавки повытряхивали. И мятую, полупустую упаковку аспирина тоже, конечно, конфисковали, а на мой возмущенный протест последовало равнодушное: «Не положено». Короче, мне ясно дали понять, что мое здоровье никого здесь вообще не волнует. Подозреваю, если я подохну, особой трагедии из этого никто делать не станет.
Допрашивать меня вечером после ареста тоже никто не торопился. А зачем? Я теперь никуда от них не денусь. Надеются, наверное, что за ночь я себя сам так накручу, что утром начну петь как соловей.
Посреди ночи проснулся в ледяном поту, мокрый как мышь. Зуб на зуб не попадает, хоть водолазку выжимай. Но сухая одежда мне, видимо, тоже не положена. Мысли путались, перескакивая с одного на другое, в голове стоял непрерывный гул, словно за стеной какой-то невидимый агрегат работает. Еще и грудина ноет, бугай зарядил мне локтем от всей души. И я понял четко: если сейчас не получу медицинскую помощь, до утра могу и не дотянуть. Так сурово я еще ни разу в жизни не болел. Полное ощущение, что эта реальность изо всех сил пытается от меня избавиться, как от инородного тела.
Из последних сил поднялся на ноги и с трудом добрел до двери. Начал стучать в нее кулаком, пытаясь привлечь внимание дежурного по отсеку. Теряя последние силы и надежду на то, что кто-нибудь меня здесь услышит. Стучал я долго. А когда все-таки пришел дежурный, я просто уже не устоял на ногах и сполз кулем на пол камеры, теряя по дороге сознание. Дальше – темнота…
Очнулся на кровати, когда надо мной кто-то громким шепотом отчитывал охранника.
– Совсем сдурел?! Неужели еще вечером не было понятно, что у подследственного высокая температура? Почему дежурного врача не позвал?
– Не было распоряжения.
– А сам совсем без мозгов?!
– Я же доложил следователю! Тот сказал, что ничего с ним до утра не случится. Парень крепкий, спортивный, сам выздоровеет. Симулянтом его назвал.
– Симулянтом? А гематома на полгруди у этого «спортивного» откуда?! Кто-то из наших руки распускал?
– Не могу знать. Может, при задержании оказал сопротивление?
– Это черт знает что такое! Есть же стандартное правило – фиксировать травмы и побои при поступлении арестованных во внутреннюю тюрьму. Чтобы потом не было претензий, что здесь к подследственным применяют меры физического воздействия. Так что прости, сержант, но мне придется написать рапорт. Я не собираюсь отвечать за вашу самодеятельность, и мне здесь трупы не нужны.
Воцарилась тишина, к моей обнаженной груди прикоснулось что-то холодное. А на меня вдруг напал такой приступ кашля – думал, что свои легкие сейчас выхаркаю. Я долго сотрясался всеми внутренностями и никак не мог остановиться. Наконец прокашлялся с грехом пополам и без сил откинулся на подушку. Вытер трясущейся ладонью испарину со лба и с трудом приоткрыл слезящиеся глаза. Рядом стоял дежурный по отсеку и усатый седоватый мужик в белом халате.
– Простите, доктор… – Вместо слов из моего рта вырвался только нечленораздельный хрип.
– Молчи уже… Без твоих извинений как-нибудь проживу, – ворчливо ответил мне врач и снова приложил к моей груди металлический кругляшок стетоскопа. Долго слушал хрипы, потом покачал седой головой. – Везите его к нам, ему срочно под капельницу нужно.
– Но…
– Сержант, ты вообще слышишь, что я тебе говорю, а?! Я майор медицинской службы, будь любезен подчиняться приказу старшего по званию! Отправь кого-нибудь за каталкой и быстро его в лазарет. Исполняй!
– Есть!
По коридору протопали сапоги, грохнула решетка отсека, и кто-то начал накручивать диск телефона. В ночной тишине все звуки раздавались особенно отчетливо.
– Что ж ты, парень, себя до такого состояния довел? И где такую заразу подцепил?
– Заразу? Да я вроде два дня назад еще здоров был. Простыл, гуляя ночью по городу, а потом на самолете долго летел.
– Нет, на простую простуду это не очень похоже… – пожилой врач задумчиво потер подбородок, – скорее уж грипп какой-то мудреный. И, похоже, он тебе уже осложнение дал. Лекарства какие-нибудь принимал?
– Аспирин. Да и его отобрали.
– Аспирин? – усмехнулся доктор. – Нет, здесь уже нужен курс сильных антибиотиков, без этого не выкарабкаешься. А для начала давай-ка мы укольчик амидопирина сделаем, чтобы сбить твою температуру.
Амидопирин? Это тот, который пирамидон? Помню такое лекарство. Очень популярное было до 80‑х годов, и жаропонижающее, и противовоспалительное. В армии нам его кололи при простуде, бронхитах и даже при солнечных ожогах. Что на юге было совсем не редкостью среди новобранцев.
– Как вас зовут? – Я попробовал сесть на шконке, но усатый придавил меня рукой обратно.
– Андрей Николаевич.
– А я Алексей. Русин.
– Знаю, – покивал доктор, простукивая мою грудь пальцами. – Был сигнал, что к нам заехал поэт очередной.
– А что, еще были?
– Вообще не положено на такие темы говорить. – Андрей Николаевич нахмурился, сурово посмотрел на меня:
Неужели все-таки приняли Синявского с Даниэлем? Не утерпели?
– А на какие темы положено? – Я опять закашлялся.
– Стихи у тебя хорошие. Да и «Город не должен умереть» отлично получился. – Взгляд доктора подобрел. – Всем управлением зачитывались. Эх… вспомнили боевую молодость.
Я присмотрелся к усатому повнимательнее. Вроде не старый, крепкий еще. Но полтинник точно есть, значит, успел повоевать.
– Андрей Николаевич! – шепотом взмолился я. – Объясните толком, что происходит! Я же не преступник… Хватают прямо у трапа самолета, молчком тащат на Лубянку и сразу без объяснений в камеру…
