По пути в Палану мне надо было отвезти почту на измерительные пункты, да и какой там окажется аэродром, я не знал, поэтому полетел не на «Ан-2», а на «Ми-4». И вот, иду я над побережьем Охотского моря, оно блестит вдали, но в зоне видимости. И вдруг мне летчик говорит: «Смотри, командир, какое стадо!» Я посмотрел вправо, и, правда, под нами было громадное стадо оленей. Стало интересно: дикие они или домашние? А летчик, угадывая мои мысли, тут же указал: «Вон, около речки чумы стоят». Сделал он круг, я разглядел три чума. Возле них горел костер, бегали дети. Я решил приземлиться. Долго ли на вертолете! Мы сразу сели метрах в двухстах от чумов, чтобы не снести их воздушной струей.
Ребятишки, конечно, в восторге, с криками подбежали к нам. Мы к чумам подошли. И был у меня в экипаже кто-то, кто впервые чумы увидел. Одна из тамошних женщин немного говорила по-русски, я спросил у нее: «Можно ли ему посмотреть, как вы живете?» Она обрадовалась: «Ой, ой, моя покажет, пойдем!»
А чум как устроен. Чтобы попасть туда, надо проползти на коленках через низкий коридор длиной четыре-пять метров. Он делается, чтобы не напустить холода внутрь. А дальше ты отодвигаешь занавес и попадаешь в теплое помещение. Однако парень из моего экипажа через минуту вылетел из чума с выпученными глазами, пожаловался мне: «Господи, вонища! Как они там живут?»
А внутри чума ведь как: посредине костер горит на камнях или на глине. Дров в тундре не найдешь, и они топят жиром. На Чукотке китовым, возле Охотского моря или нерпячьим, или моржовым, или медвежьим, а в крайнем случае, если ничего больше нет, — оленьим. Фитиль тлеет в жиру, освещает чум и заодно обогревает. Конечно, запах от этого не из приятных. Я посмеялся. Собираюсь улетать и вдруг смотрю на трубку у хозяйки чума. А у них же такая привычка, все курят отчаянно. А когда женщина начинает говорить даже с соседкой, а тем более с чужим, то трубку вытаскивает, смотрит по сторонам, и первому же своему пацану или девчонке любого возраста, который ей попадется, всовывает ее в рот, чтобы не гасла. Кончила говорить, трубку изо рта у ребенка выдернула и опять курит.
И вот, увидел я ту трубку, у меня глаза полезли на лоб: трубочка сама глиняная, а мундштук дюралевый. Я сразу сообразил, откуда это может быть, ведь ближайшее поселение находилось через триста километров, кругом тундра. Спросил у хозяйки чума: «Где взяла?» Она указала мне рукой на речку, которая рядом с чумами делала резкий изгиб за несколько километров до того, как влиться в Охотское море. Видимо, решила женщина, что мне тоже нужен мундштук, поэтому добавила: «Там много, всем хватит, иди бери и себе!»
Мы всем экипажем рванули туда. Видим, речка всего пять метров шириной, но быстрая. Один берег высокий, другой пологий, как всегда, если у речки резкий изгиб. Пологий берег глинистый, его подмывает постоянно, ничего в воде не видно. Однако я отошел, заглянул с боку и вижу — мать честная! — торчит задняя часть нашей ракеты, которую мы больше года искали. Вот она где! И как найти ее было, если увидеть что-то удавалось, только глядя в излучину с низкого берега?
Ракета эта в землю ударилась, под водой железки во все стороны. Местные и стали их приспосабливать на разные нужды. Мы обрадовались, что нашли, взяли у них какую-то железку, чтобы подтвердить нашу находку, и полетели в Палану праздновать.
Праздновали мы два дня. За время торжеств мне предложили самое почетное угощение. Эх, лучше бы меня столь почетным гостем не посчитали! Как было дело. Пошли мы в караль, большой загон, в котором содержалось несколько сотен оленей. Там перед нами вышел чукча, взял лассо в палец толщиной, сделанное из нерпячьих шкур, размотал его, прошел вдоль стада, выбрал, кого взять, резко бросил петлю на рога и начал подтягивать к себе оленя, которого заарканил. В центре караля этому оленю мгновенно перерезали горло, и тут же под горло подставили чашу. В нее потекла дымящаяся кровь. И вдруг мне эту чашу протянули, едва она заполнилась: «На, командир! Пей!» Я не просто обалдел, а вообще в ужас пришел, но при этом не знал, как отказаться, чтобы не обидеть. Для меня же только что оленя убили, я уважить их был должен, а меня тошнило, когда я на эту чашу с кровью смотрел. Местные стали смеяться: «Пей, пей! Отличная кровь!» Я пришел в растерянность. Хорошо, что среди почетных гостей попался кто-то из местных, он сказал мне: «Ну что, ты не будешь? Давай сюда!» — и начал с удовольствием пить из чаши.
Мне сказали: «Эх ты, такую шикарную вещь предложили, а ты отказываешься!» Однако на этом мои испытания не окончились. Убитого оленя тут же освежевали и вырезали сердце. Местный на моих глазах взял нож (не знаю, как они их точат, но лезвия у них острее бритвы), разрезал сердце на тоненькие пластики и протянул один из них мне: «Ладно, кровь ты не пил, а сердце должен съесть!»
Я кусок взял и сдуру еще спросил: «А посолить нельзя?» Они вытаращили глаза, у них это без соли естся. Спросили возмущенно: «Ты что, не можешь и сердце съесть?» Я проглотил кусок кое-как, чтобы их окончательно не обижать. Но никакого удовольствия при этом, конечно, не получил.
К слову, в дальнейшем довелось мне попробовать не свежее, а мороженое сердце. Совсем другое дело. Но это та же струганина, да еще в маканине. А маканину делают как: мелко режут лук, добавляют уксус, перец, все это дело перемешивают. А уже потом берут замерзшее в камень мясо, рыбу или сердце и стругают, чтобы именно стружка была. Эту стружку макают туда, и можно есть. Я, правда, жевать такое не мог, целиком глотал, но все равно вкусно было. Сердце или оленина еще не совсем, а вот рыбная струганина из нерки, из кеты или из чавычи очень хороша.
Однако все это экзотика. Вернулся я из Паланы и сразу дал телеграмму в Москву о найденной головной части ракеты. Подготовил сразу саперов, чтобы вытащить по первой команде, однако из Москвы пришел приказ: ничего не доставать, а уничтожить на месте. Дело в том, что за прошедший год у них было еще два или три пуска таких ракет. И необходимости в нашей информации теперь у конструкторов не было. Увы, дорога ложка к обеду! Я расстроился немного, но сразу отправил саперов, и они быстро взорвали то, что осталось от той ракеты.
А вот за что обидно до сих пор, так это что американцы знали обо всех наших пусках. Расскажу об этом с самого начала. Далеко на севере Камчатки, на побережье Тихого океана, находится небольшой поселок Ука, рядом с ним металлическая взлетно-посадочная полоса длиной 1800 метров, и там же располагался наш 12-й измерительный пункт. Совершая плановый облет таких пунктов, я как-то с почтой и с представителем военторга с продуктами и товарами для местного магазина произвел посадку в Уке.
Пока производили товарообмен, я пошел посмотреть на красоты океана. В тот день он был поистине тихий, огромный, синий, волн не было, только легкая рябь, а на горизонте стоял громадный корабль с какими-то большущими шарообразными агрегатами на носу и корме. Я потаращился на него, но не придал особого значения. Подобрал пару красивых ракушек и морскую звезду, да и пошел обратно на измерительный пункт. Когда я вернулся, диспетчер вдруг меня спросил: «Ну что, товарищ полковник, сегодня вечером или ночью опять пуск будет?» Я уставился на него и с изумлением спросил: «Ты это откуда взял?» Мое изумление было искренним, ведь никаких шифровок в этот день я не получал, да и если бы получал, не мог знать диспетчер такие секретные сведения. Однако он мне пояснил: «Мы уже давно привыкли. Если приходит к нам американец и становится на рейде в нейтральных водах, значит, в ближайшее время будет пуск какой-нибудь ракеты. Это уже много раз проверено, и ни разу не было ошибки».
